Теперь тропы не было. Я бы обиженно фырчала, если бы не старалась вести себя как можно тише. Думаю, не нужно лишний раз говорить, что мне было откровенно не по себе.

От деревьев шли волны холода, как будто в глубине этих черных стволов зарождалась сама зима. Правда, зарождалась — это очень плохое слово. Чтобы что-то зародилось, нужна хотя бы маленькая искорка жизни, а в этом забытом всеми месте её не было и в помине.

Сейчас я бы предпочла не иметь своей лошади, а сидеть впереди Реджинальда, закрывшись от всего мира за его широкой грудью. Вы только не подумайте, это не было ничем романтическим, просто лучше пусть убьют его, чем меня.

Это цинично, жестоко, не по-человечески, знаю. Но я ведь и не человек, верно? Будь я обычной смертной, я могла бы, наверное, искусно лгать, говоря о том, что я с радостью пожертвовала бы его жизнью за жизнь других. Хладнокровное убийство — это жестоко, я не приемлю этого. Из-за этого я сбежала с болот. Но всё же мы всегда хватаемся в первую очередь за свою собственную жизнь, и было бы глупо отрицать это.

Конь неудачно наступил на сухую ветку, которая хрустнула у него под копытом, и это привело меня в чувство, хотя я бы и предпочла остаться со своими мыслями.

Теперь холод шёл ещё и от земли, как будто протягивая наверх свою костлявую руку и хватаясь за нас. Я подняла глаза на Реджинальда. Тот спокойно ехал впереди, как и всегда, ничто не выдавало его беспокойства. Он не крутил головой, как я, а смотрел все время прямо. Он не мог ничего не чувствовать.

Я кикимора, но он маг — стихии должны ему отвечать. А смерти здесь было столько, что не засечь её было просто невозможно.

И вдруг деревья расступились, и вслед за Реджинальдом я выехала на поляну… И мой конь тут же попятился назад. Я позавидовала его выдержке. Была бы у меня возможность, я бы побежала без оглядки, прямо до родного болота, спряталась бы под корягой и больше никогда в жизни не вылезала на поверхность.

— Редж… — мой голос был почти бесшумен, но мужчина всё равно услышал. — Что это…

Это была не поляна. Это была равнина, на которой в вечной схватке застыли человеческие воины. Повсюду царил хаос, увековеченный в камне — но это были не просто изваяния, это были люди, которые когда-то жили, дышали, смеялись. Я ощущала идущую от них слабую ниточку силы, которая и сгубила лес.

Воинов заклятье поймало врасплох: кто-то занес меч над головой противника, ухмыляясь, у кого-то на лице застыл ужас. Кому-то посчастливилось уже умереть, и их тела покоились на земле, обвитые засохшим плющом. Здесь случилось что-то ужасное. Отвратительно. Противоестественное.

— Не бойся, они мертвы, — успокаивающе произнес Редж. — Они тебя не побеспокоят.

Кроме звука его голоса ничто не нарушало тишину. Казалось, как будто статуи внимательно слушали… И было что-то ещё. То, что убило этих людей, а, может, обрекло их на гораздо худшую участь. Это что-то заставляло меня ежиться и нервно оглядываться по сторонам. Это что-то заставляло холодок ползти по спине и неприятному, липкому чувству опасности ворочаться в груди. Это что-то было ещё здесь. И это что-то было издавало зловоние мертвечины.

— Здесь когда-то была битва, давно. Тогда королевство ещё не было единым, каждый тянул корону на себя. Обычно сюда не забредали, недалеко отсюда склеп с останками, которые лучше не тревожить. Но одна сторона решила срезать через леса, а другая — подкараулить её здесь. Тому, кто лежит в склепе, не понравилась шумиха, которую тут устроили, и он устранил её своим способом.

Я облизнула пересохшие губы.

— И зачем ты мне это рассказал? — поинтересовалась я. Серьезно, я бы прекрасно прожила без этого знания.

— Ты напридумывала бы вещей пострашнее, — пожал плечами Редж, будто бы говорил о пятне на платье.

— Вообще-то, я думала о восставшем лешем… — попыталась пошутить я.

— Лешие могут восставать? — Реджинальд вдруг наклонился чуть ко мне, чтобы лучше слышать.

— Да, могут. И обычно, кстати говоря, происходит именно такое. То есть, такое случается с лесом, он умирает. Ну, результат.

— Да, я понял. И часто такое бывает?

— Не часто. Обычно лешие просто засыпают и не просыпаются, сливаясь с природой. Становятся старым пеньком, который потом рассыпается в труху, и всё такое.

— Но?

— Но иногда они просыпаются, вместо того, чтобы… Стать частью мира, и тогда… Ушедший леший продолжает делать всё то же, что делал при жизни — защищать лес.

Почему-то в этом застывшем месте произносить «мертвый» было невозможно. Как будто мой язык сковывал тот же холод, что царил в сердце.

— Тогда в чем проблема, если он всё ещё защищает вас?

— Он больше не чувствует лес, и он делает всё наоборот. Лес начинает медленно… Угасать.

— А что случается с обитателями?

— Обычно они уходят. Те, кто могут, те, кто не привязан к болоту.

— Как кикиморы?

— Как кикиморы, — легонько улыбнулась я краешком губ. — Могут уйти все, кроме самых низших и самых высших. Новый леший не может покинуть своих владений, он к ним привязан, а низшие, вроде анчуток и самых мелких лесных духов, они просто-напросто привязаны к лешему, без него жить не могут.

— Везде одно и то же.

Я кивнула. Сейчас я бы согласилась с чем угодно, только бы меня вытащили из этого кошмара. Мы ехали по кромке леса, зажатые между мертвыми деревьями и не до конца мертвыми статуями. Реджинальд сказал, что они меня не побеспокоят, но он был не прав — они меня жутко беспокоили. Они застыли, но не все то, что застыло, потеряло способность двигаться.

— Получается, только леший и водяной могут чувствовать лес?

— Нет, ты чего! — я оторвала взгляд от черных стволов и перевела его на Реджинальда, внимательно меня слушавшего.

Интересно, ему тоже страшно? Наверняка. Наверняка, именно поэтому он и просит меня говорить, чтобы хоть что-то нарушало мертвую тишину. Эта мысль вселила в меня мужество, хоть Редж и совсем не выглядел испуганным. Наоборот, спина прямая, глаза прищурены, правая рука на рукояти меча — готов ко всему.

— Все, кто живет на болоте или в лесу, могут чувствовать природу, — потом я немного подумала, и добавила. — Даже люди, из того, что я знаю, начинают её ощущать, понимать её.

— И каково это?

— Здорово, — честно призналась я. — Ну вот, ты маг ведь, что ты чувствуешь?

— Я ощущаю материю. Это… Немного иное. Сложно объяснить, ты не знаешь терминов. Это выглядит примерно как интуитивные сияющие области в активной и в пассивной фазе… Потом объясню. Или покажу.

Я нахмурилась — иногда я видела эти самые «сияющие области», если я правильно поняла, о чем говорил Редж. Они выглядели как скопления светлячков темной ночью — гасли, а потом снова становились ярче. Но это было неправильно. Я не должна была этого видеть, и первая попытка поведать кому-то на болоте о моих ощущениях стала последней попыткой, потому что меня обозвали лгуньей и выдумщицей. Дед Ивайло же просто мягко пожурил и сказал, что «у девочки слишком живое воображение». Неужели в моей родословной наследил человек? Невозможно.

— Мы видим все по-другому, — я не стала выдавать своего секрета. Слишком уж внимательно смотрели на меня темные глаза. — Это тонкие ниточки жизни, которые сплетаются в плотную ткань, как тина на водной глади. Смерть то же сплетение, только она другая. Как морозный узор на льду.

— Это очень интересно. Надеюсь, мы потом сможем обменяться опытом, — мягко улыбнулся Редж.

— Да, я тоже, — охотно кивнула я. Узнать об этих «материях» мне теперь было более чем интересно.

Заболтавшись, я не заметила, как мы проехали эту гиблую равнину до конца. Перед нами вновь маячила тропа, а Редж довольно усмехнулся. И тут я поняла.

— Ты специально меня забалтывал!

— От тебя исходил страх, — пожал плечами мужчина. — Его могли почувствовать и, это бы обнаружило наше присутствие.

Я фыркнула и обернулась на расстояние, которое мы проделали, и тут мой взгляд упал на курган, вход в который был задвинул огромным белым камнем. На нем был начертан круг со вписанным в него ромбом, а в центре ромба стояла жирная точка. Над этим символом шла волнистая линия.