– Нет. Лично точно не станет – пошлет Эффи! Скажет, что нам с тобой срочно понадобились новые штаны, потому как старые давно вышли из моды, и она мигом облетит всех спонсоров столицы.
– У него есть и свои деньги!
– Думаешь, с таким образом жизни у него хоть одна лишняя монета завалялась? Сомневаюсь!
– Он может ограбить банк...
– Ага, или продать почку! Хотя... вряд ли у вас здесь есть трансплантация органов...
– Что?
– Я говорю – вряд ли бы Хеймитч стал так заморачиваться для того, чтобы отправить мне рюмочку. Единственный, ради кого он бы пошел на все – это его собственная уменьшенная копия.
– Может он бы и хотел тебе помочь, да только коньяк не входит в список разрешенных подарков?
– Но это нечестно! А если у моего вра... соперника непереносимость алкоголя, и коньяк мне нужен как оружие?!
– Только ты могла до такого додуматься...
– Ну так... Ах да, распорядители! Насчет маленького Хеймитча – это была шутка, и ничего более! Не надо изобретать велосипед! Одного Хеймитча на весь этот поганый мир – более, чем достаточно!
*Где-то в Капитолии Хеймитч салютует экрану полупустым стаканом и выпивает его залпом.
====== Часть III. Победитель. X ======
– Том, скажи честно.
– Чего тебе?
– Бывает так, что всё
хорошо кончается?
– Бывает – в пьесках,
которые показывают
на утренниках по субботам.
Рэй Брэдбери «Вино из одуванчиков»
Пушистые котята. Атомное оружие. Михаил Юрьевич Лермонтов.
На первый взгляд у этих вещей нет ничего общего. На второй тоже. На третий раз ваша фантазия может подсунуть под нос плакат, на котором Лермонтов гладит котенка на фоне атомного взрыва (кстати, не плохая идея). Но здесь они собрались по другой причине.
Я могла... была вынуждена... старалась думать о всем – о лохматой бороде садового гнома, о схожести ската и мадагаскарской бабочки, о температуре воды в Тихом океане, затем, когда заканчивались наиболее интересные темы для размышления начинала перелистывать перед глазами свои старые, в основном – неудачные, фотографии, потом пересматривала самые душераздирающие моменты любимых фильмов, а затем снова думала о дороговизне сахарной ваты и о кривом роге фиолетового единорога... все что угодно, лишь бы не думать о холоде. Безжалостном. Всепоглощающем. Жестоком.
Когда мы уходили из пещеры, я не чувствовала холода, честно, несмотря на мокрую одежду и мокрые волосы и снег, который продолжает падать до сих пор, мне не было холодно. Наверное, сказался адреналин... или злость на распорядителей за внеочередное испытание. Сейчас же... Нет, не думать, только не о том, как хрустят волосы... Лучше думать о солнце... большом, красном, холодном... Да что б тебя!..
– Ты что-то сказал?
Мне ведь не послышалось?
– Я отойду?
– Куда?.. Зачем?
Ах да... Точно! У нас же есть эти... базовые потребности организма, и их надо удовлетворять. Если задуматься, это так грустно – даже на пороге смерти человеку все еще нужно ходить в туалет...
– Так я отойду? – повторил Пит, так и не дождавшись, пока я самостоятельно вынырну из собственных мыслей.
– Да, конечно! Только недалеко... и ненадолго, пожалуйста!..
Он кивнул, и вот я осталась одна посреди заснеженного леса. Плохое начало для истории со счастливым концом. А вот для истории с плохим концом – в самый раз, и это напрягает. Мне страшно. А как я уже ни раз говорила – когда мне становится страшно и одиноко, я начинаю петь.
– А не спеть ли мне песню о жаре!
О пустыне, о солнце, о морях?..
Протеста никто не выразил. Только одна сосна недовольно помахала веточкой, но когда мы слушали этих хвойных? Они вечно чем-то недовольны и почем зря сыплют на всех безобидными на первый взгляд иголками!
– И снится нам не рокот космодрома,
Не эта ледяная синева,
А снится нам трава, трава у дома,
Зеленая и теплая трава...
В животике недовольно забулькало. Из неразборчивого урчания я поняла, что упоминание травки возбудило в нем аппетит.
– Замечательно! Теперь, ко всему прочему, мне ещё и есть хочется!
И куда этот Пит пропал? Что вообще можно делать в кустах так долго? Зима на дворе! Он не боится себе что-нибудь отморозить?! Хотя... Его тело – его дело, я за собой-то уследить не успеваю – пальцы рук уже начали приобретать милый трупный оттенок, и никакие растирания не помогают от него избавится, про пальцы ног я вообще молчу – уже прошло несколько минут с тех пор, как я перестала их чувствовать.
– Маленькой девочке
Холодно зимой...
Из лесу девочку...
Что это за звук?!
– Можем идти...
– Тихо! – гаркнула я на парня.
Вот какого ёжика он так рано вернулся? Не мог ещё пару минут в окопе посидеть? Я из-за него ничего не слышу!
А может я ничего не слышу, потому что ничего не слышно? Может, у меня галлюцинации?
– Ты слышишь?
– Что?
Он, как и я, замер, пытаясь прислушаться к окружающим звукам, которые так старательно заглушает бьющая по барабанным перепонкам тишина.
– Такой странны звук... – прошептала я, прикрывая глаза. – Будто что-то не то шуршит, не то шелушится... Сыпется?
– Ты хотела сказать «осыпается»?
Я медленно (или мне так только показалось?) повернула голову в ту сторону, куда смотрел Пит.
– Да вы реально издеваетесь...
Оказывается, когда Темплсмит говорил, что оставаться на месте опасно, он не имел ввиду то, что мы можем замерзнуть. Он не беспокоился – он угрожал. Теперь я это знаю. А также я выяснила, что выражение «земля уходит из-под ног» можно использовать не только в переносном значении.
В нескольких метрах от нас земля, подобно крепкому стеклу, которое ударили со всей силы, покрылась паутиной трещин. Большие трещины разветвлялись на маленькие, те в свою очередь делились на трещины поменьше, а белые куски земли, которые они отрывали друг от друга, подчинялись силе притяжения и падали вниз, в увеличивающуюся черную бездну.
– Бежим! – крикнул Пит.
Ещё бы уточнил в какую сторону... А то ведь без него никто не догадается, что если земля падает, то нужно бежать как можно дальше и как можно быстрее?!
Не-а, не догадается, а будет стоять и размышлять, воображая, что все вокруг идиоты и только она умная!
Я...
Беги, дура!
Но с места меня сорвал ни внутренний пинок и ни слова Пита, а чей-то хриплый крик (Лиса?!!) и пушечный выстрел, возвестивший о том, что нас осталось четверо.
И вот мы бежим. Опять. Это было бы смешно, если бы не было так подло.
Раньше спринт был для меня настоящим испытанием, после которого легкие редко оставались внутри, чаще я их выплевывала. Я уже не говорю о кроссе... Для меня пробежать километр – это все равно, что все круги Ада пройти! Это сначала кажется, что все не так плохо, как все рассказывали – вокруг твои друзья, они помогут, а под конец из ободранного воздухом горла на песчаную тропинку вслед за всеми внутренностями может вырваться только: «Убейте меня кто-нибудь!» И дело не в том, что у меня проблемы с выносливостью – нет, я могу на скакалке и десять и пятнадцать минут прыгать, а после этого чувствовать себя вполне живой, дело в том, что бег – это... «изобретение Сатаны». Я так и сказала нашему учителю физкультуры на последнем занятии, прямо перед тем, как поклялась, что больше никогда в жизни не буду бегать. И мне удавалось держать эту клятву – я даже когда опаздывала за подъезжающим к остановке автобусом не гналась, хотя прекрасно знала, что следующий будет только минут через пятнадцать – до начала Игр.
Здесь я все время только и делаю, что бегу. От кого-то. От чего-то. Куда-то. За кем-то. За чем-то... Надо сказать, у Судьбы паршивое чувство юмора. За одно только я ей признательна – за то, что она поместила меня в тело Китнисс, потому как если бы я попала сюда в своем теле, то... Стоп. Если бы я была в своем теле, то меня бы не отправили ни на какие Голодные игры!
