Проходит не меньше часа, а может мне так просто кажется, прежде чем вдалеке раздается шум и противный, до того уж одновременно легкомысленный и кровожадный смех, как можно такое в себе сочетать? Наверное, так же как сопереживание и легкий цинизм, испытываемые мной к несчастной девочке. Да уж… В чужом глазу соринку не замечаем, а в своем булыжник прячем за пазухой. Где-то я уже это слышала…

Размышления прервал дикий пронизывающий тело от самого лба до пяток и обратно визг. И металлический привкус во рту — это не для красного словца, это для факта, видимо я машинально прикусила губу, как это со мной обычно бывает, когда я сильно нервничаю. Не успела я как следует насладиться сосной, иголками которой пыталась избавиться от смертоносного привкуса, а подо мной один за другим прошли профи. Я перестаю есть хвою и начинаю вычерчивать наконечниками зеленых копий звездочки на своих щеках… Не знаю какой мотив я преследую, предаваясь этому безумно увлекательного занятию… То ли надеюсь, что они сработают, как оберег, то ли как пентаграммы, способные вызвать кого-нибудь по страшнее, кто уничтожит всех вокруг, то ли уже вконец отчаялась (самое время — один из трибутов слегка приподнял голову) и пытаюсь написать завещание, но пока ничего толкового кроме звездочек на ум не приходит…

— Ну вот, нас уже тринадцать… — посмеивается Диадема, застывая на небольшой поляне, невдалеке от моего, пока не разоблаченного — и это несказанно радует, укрытия.

— Самое интересное еще впереди…

А это чей голос? Марвел? А может тот, который из четвертого, если его не пришибли, конечно… Блин, я забыла кто там у них должен быть.

— Только…

Диадема…

— Пора бы им из пушки стрельнуть.

Марвел…

— А может она жива?

Катон…

— Не может этого быть, я её сам заколол!

Мирта…

— Но вдруг…

Кассандра…

— Почему тогда не стреляют?

Парня из четвёртого быть не должно…

— Кто-то должен пойти и убедиться, что дело сделано…

Точно! Я же сама видела его портрет сегодня…

— Я же сказал!

Остается только…

— Мы только зря тратим время! Пойду добью ее, и двигаем дальше!

Пит.

Такой привычный, не побоюсь этого слова — родной голос и такие непривычные, жестокие интонации… И все-равно я рада, что с ним все в порядке…

— Ну давай, женишок, сходи проверь.

…главное — не обращать внимания на то, что он сейчас идет убивать девочку, которая уже никогда не сможет согреться… Так, не плакать, ни в коем случае нельзя плакать. Надо успокоиться и сосредоточится на дыхании.

— Почему бы нам его не прикончить?

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

— Сейчас, зачем откладывать?

Я спокойна, как пятка Старика Хоттабыча.

— Да пусть себе таскается.

Я от бабушки ушел, я от бабушки ушел…

— Чем плохо?

Вокруг мои подружки — пиявки и лягушки…

— Может, пригодится еще.

Пощади меня, Иван Царевич, я тебе еще пригожусь…

— Видал, как с ножом управляется?

А яичко-то не простое, а золотое…

— К тому же с ним мы быстрее выйдем на нее…

Это они про ту неё, у которой начнется истерика, между прочим третья по счету, если мне не изменяет память, да? — пугливо пискнуло подсознание, в то время как само сознание, хорошо, что не в голос, напевало: «А нам все равно, а нам все равно! Хоть боимся мы волка и сову!»

— Думаешь, она повелась на его сопливую сказочку про любовь?

Восточные сказки, зачем ты мне строишь глазки, манишь, дурманишь, зовёшь пойти с тобой…

— Еще бы… Она же больная на всю голову! И другие части тела!

И мне плевать, если я заболею, я сам себе поставить банки сумею!

— Ага… Читает шизофренические стихи, ест розы… Чокнутая…

Любовь одна виновата, лишь любовь во всём виновата, лишь любовь всегда виноват! То-то и оно, то-то и оно!

— Знать бы как она умудрилась получить двенадцать баллов…

Птица-говорун отличается умом и сообразительностью! Умом и сообразительностью, а не болтливостью и отсутствием инстинкта самосохранения!

— У женишка спроси, он точно знает!

Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!

— Ну что, мертвая была? — интересуется Катон у вернувшегося Пита, в глазах которого был виден туман боли и вины.

— Живая. Была.

И каждое слово как будто насильно выталкиваемое из горла. А может мне лишь кажется, в конце-то концов они на приличном расстоянии от меня находятся, и все-таки он какой-то блеклый, лишь пушечный выстрел заставляет его очнуться и, пробормотав «Идем», пойти вместе с «друзьями» дальше разбойничать.

Они ушли, и я опять осталась одна.

На моей луне я всегда один, разведу костер, посижу…

Стоп. Костер! Точно…

Я поспешила выбраться из спального мешка, стараясь при этом не шибко смотреть вниз (боязнью высоты я вроде никогда не страдала, но с другой стороны, в падении с шести метров на выпирающие из, скажем так, не мягкой земли корни приятного мало) отвязать его, собрать и положить в рюкзак, подвешенный мной на близ выпирающий сук. Слезала с дерева на ощупь, потому как фонарика у меня нет, а тьму этот факт не волнует, она почти осязаемая, ведь луна уже скрылась за верхушками деревьев, а солнце еще не спешит показываться, да и профи, у которых были факелы, отошли на безопасное, я надеюсь, для меня расстояние.

На землю я все-таки упала, пусть и с полуметровой высоты, но тоже весьма ощутимо, особенно для моей многострадальной любящей искать всякие неприятности части тела. Прислушалась, не спешит ли кто прикончить распростертую на земле тушу, но не услышав ничего, кроме уханья то ли совы, то ли филина, успокоила дыханье и поспешила пройти к единственному доступном обогревателю, да к тому же самому безопасному месту на ближайшие пять часов.

Стараясь не обращать внимания на пятна крови, я пристроилась к едва тлеющим, но от этого не менее греющим уголькам со стороны, как мне показалось, противоположной той, где сидела убитая девушка. Приблизившись руки к теплу, я равномерно прогревала их с одной и другой стороны. Хм… Странно… На правой руке маникюр практически содран… Что же все-таки со мной произошло? ..

В попытке найти ответ на этот мучивший меня весь вечер и всю ночь вопрос, я заскользила взглядом по земле, чтобы буквально через несколько секунд наткнуться на нечто странное. Мне вмиг стало холодно и не от очередного порыва ветра, а от неприятного предчувствия. Наклонившись пониже, я протянула руку и подняла взбудораживший мой интерес предмет. Ничем не примечательный амулет — обыкновенный серый приплющенный камень, через дырку в котором продета льняная веревка, но это с первого взгляда. Стоит только приглядеться и можно заметить на обеих сторонах камня неровные царапины, составляющие две буквы — Л и К. А если посмотреть еще внимательнее, то и камень очертаниями напоминает сердце, не картонное розовое, а обычное человеческое сердце. Это окончательно меня добивает, я шмыгаю носом и, понимая, что могу с собой не справится, поднимаю голову к небу. Все равно нельзя плакать, арена не то место, где можно давать волю чувствам. А я и так уже на истеричку похожа… Нет… Надо успокоиться. А чтобы успокоиться наверняка мне надо спеть, вслух.

— Светит незнакомая звезда… — протянула я и затихла, показалось, что стало раза в три тише. С трудом проглотив горький комок, застывшей в горле, я продолжила.

— Снова мы оторваны от дома…

И опять пауза. В тех кустах, как будто кто-то притаился.

Нет, я зря паникую, нет здесь никого. Так, выкинь все из головы и просто пой.

— Снова между нами…

И запнулась я уже не от страха, а от того, что забыла слова. Вот незадача… Ладно, так как новую песню я уже точно не запою — смелости не хватит, придется импровизировать…

— Снова между нами лишь игра… Дикий крик убитых незнакомых…

Я сжала в руках оброненный девушкой амулет и запела чуть громче.

— Правда или ложь, да кто поймет? Друг ты или враг, да кто ответит? Если суждено — произойдет! Если что… меня помянет ветер… Надежда — мой компас земной, а удача — награда за смелость! А песни — довольно одной, чтоб только о доме в ней пелось…