Сначала чуть не упала со сцены, так как ноги, из-за быстро закончившегося ароматного успокоительного, меня подвели, потом развела сопливую сказочку про бедную-несчастную меня, которая мало того, что по природе своей либрокубикуларист, так ещё и после некоего несчастного случая получила осложнение в виде гексакосиойгексеконтагексапараскаведикатриофобии.

Хм… Опять начинаю улыбаться, вспоминая ошарашенные лица Цезаря и зрителей, которые теперь вдвойне восхищаются мужеством девушки, ежесекундно борющейся с таким страшным недугом как «боязнь числа 666 в пятницу тринадцатого». (И откуда только в моей голове этот внезапно пригодившийся мусор?)

А после того как я на вопрос ведущего: «Как же тогда тебе удалось получить двенадцать балов?» начала зачитывать Маяковского, и пара дамочек упала в обморок, даже слегка опасаются.

Если бы еще трибуты подумали, что я заразна и побоялись ко мне приближаться… Один уже, по-моему, так решил…

И стоило только его вспомнить…

— Тебе следовало бы поспать.

Несмотря на то, что я ожидала его появления, все равно вздрогнула, потому как не ожидала, что он со мной заговорит.

— Надо же! — хмыкнула, когда он присел рядом со мной на стыренный из гостиной серый плед, почему-то напомнивший мою классную руководительницу, даже не знаю почему, то ли у неё была кофточка такого же цвета, то ли лицо… Не помню. — Он со мной разговаривает. Я-то думала, что ты себе от безответной любви язык прикусил, или ещё что-нибудь…

— Разве речь шла о безответной любви? — с сомнением протянул Пит, на что я закатила глаза. — Если серьезно, я думал, что это ты меня игнорируешь.

Нахмурилась, посмотрела на парня, убедилась, что он говорит всерьез, и нахмурилась ещё больше.

— С чего бы это?

— Мало ли… — он пожал плечами. — Подумал, ты начала играть.

Фыркнула и покачала головой, с усмешкой поглядывая на бегающих вокруг какого-то памятника ребятишек.

Вечно надо все усложнить…

— Мог бы просто подойти и все прояснить. По-моему, у нас осталось не так уж много времени на затяжные сомнения. Всего каких-то шесть часов…

— Пять часов сорок восемь минут и пят… шестнадцать секунд, если быть точным, — поправляет Пит.

— Вау… — выдохнула я, скосив глаза на парня. — Выходит, что я не так уж и сильно переживаю…

Он почему-то хмыкает.

— К этому ведь невозможно подготовиться? — выдаю после нескольких минут, нет, не тишины — спасибо нашим Капитолийским «друзьям» — молчания. — К Играм.

— Нет, — соглашается он.

— Тогда зачем все это? — поворачиваюсь, пытаясь найти ответ на его лице. — Зачем тренировки, процедуры, интервью? Какой смысл?

— Для шоу.

— Точно, — с горькой усмешкой перевожу взгляд с Пита на этих… Кхм… Ну нет у меня цензурных слов… Сволочи они и гады, что проводят пир во время чумы! Только они не знают, что для 24 человек и их семей это чума. На них даже злиться бесполезно, потому что для капитолийцев… — Это всего лишь шоу.

Откидываюсь на спину, устремляя взгляд куда-то вглубь черного бездонного неба.

— А ведь уже, даже не завтра, а сегодня вечером на нем появятся портреты, — протянула я, устало прикрыв глаза.

— Твоего там не будет, — безапелляционный тон Пита.

Самое смешное, что при любом исходе моего портрета и вправду не будет.

— Ладно, — поднялась, устало поморщившись. — Пойду-ка я баиньки, пока ещё есть такая возможность. Удачи тебе, Пит. Хотя надежды на эту удачу…

Бреду к выходу, замирая у оного, услышав голос Пита.

— Китнисс, — обернулась, мельком подумав, что сейчас вышел бы отличный кадр — свет от фонаря падает так удачно, что Пит кажется ангелом… — Можно тебя напоследок попросить кое о чем?

Пожимаю плечами, отгоняя навязчивые образы.

— Смотря о чем.

— Пока не увидишь в небе надпись «Дистрикт-12», не умирай пожалуйста.

— Я постараюсь, — киваю и отворачиваюсь, чтобы он не заметил моего выражения лица.

Опять это «постараюсь» …

— Еще кое-что…

— Да?

Пит неожиданно улыбается и выдает нечто крайне непонятное.

— Я тоже, кажется, тебя уже…

Еще раз киваю, но уже более неуверенно, думая, что он все-таки сегодня слишком странный, и направляюсь в комнату, которая на ближайшие пять часов ещё моя. А в абсолютно пустой голове пульсируют строчки из стихотворения Ахматовой:

Мы прощались как во сне,

Я сказала: «Жду».

Он, смеясь, ответил мне:

«Встретимся в аду»…

====== Часть I. Трибуты. XVIII ======

- Пойдите прогуляйтесь по свежему

воздуху, а то вы зеленого цвета.

— Какого?

— Зеленого. Но не расстраивайтесь.

Зеленый — цвет надежды!

«Ищите женщину»

Темно. Светло. Темно. Светло. Я поезде. Опять этот дурацкий туннель, вызывающий страх, даже панику. Да еще электричество в вагоне ни к ёжику, ни даже к таракану, как и мои нервы, натягивающие кишки на ребра и отбивающие сложный ритм на моих висках. И голос. Противный знакомый голос.

«Дамы и господа! Ещё немного и мы узрим нашего победителя!»

Победитель? Какой победитель? Игры же ещё не…

Пит? Что он здесь делает? Стоит, весь такой красивый, но холодный и пустой, как кукла. А сзади него… Катон!

Автоматически метаю в противника неизвестно откуда взявшееся в руки лезвие. Не успеваю уследить за тем попала я в противника или нет, как ощущаю ледяную сталь у своего горла. Мирта. Страх дикий неосознанный усиливается в несколько раз и не только отводит руку с ножом, но и вонзает его в горло перекошенной от ненависти девушки. Она падает, пытаясь удержать рвущуюся во все стороны кровь, а я бегу. Не знаю зачем. Не знаю куда. Просто бегу. До самого конца коридора. Открываю дверь и опять принимаюсь бежать, но возникает преграда в виде вооруженного ножом для хлеба парня (наверное, трибута, но я не уверена), который принимается этим ножом пилить мне руку, приговаривая «я выиграю, выиграю, обязательно». С отвращением вырываю у него из рук оружие и всаживаю в его глаз. Бегу дальше. Забегаю в следующую комнату и снова кого-то убиваю. Дальше, дальше, третья, четвертая, пятая… Бегу пока не оказываюсь в последней тупиковой спальне. В центре на помятой, пахнущей плесенью кровати сидит какая-то подрагивающая захлебывающаяся слезами девочка. Хочу подойти и обнять её успокоить, но руки сами собой обхватывают легкую головку и молниеносно поворачиваю. Слышу хруст и с ужасом…

— Китнисс… Китнисс!

— А?

— Ты заснула.

Оглядываюсь, передергивая плечами, сбрасывая с себя тяжелое покрывало противного сна, и осознаю, что я в планолете, плечо ноет от внедренного туда следящего устройства, а передо мной стоит встревоженный, пытающийся скрыть эту тревогу Цинна.

— Все в порядке?

Проглатываю горький комок нервов и неуверенно киваю, принимая протянутую мне руку.

— Может, тебе все-таки не стоит есть? — с сомнением протягивает стилист, посматривая на зеленоватую, прям под цвет блузки, меня, уже полностью приготовленную к арене.

— Я буду кушать, — упрямо заявляю я, зачерпывая не очень аппетитный на вид суп. — Даже заключенных перед казнью кормят, чем я хуже? — Принюхиваюсь, отодвигаю тарелку подальше и, наколов на вилку кусок мяса, отправляю его в рот, где тщательно пережевываю, сдерживая рвотные порывы.

— Ничем, — соглашается мужчина и молча наблюдает за тем как я пусть медленно, но целеустремленно и безжалостно расправляюсь с рагу.

После того, как еда заканчивается, челюсть продолжает упорно работать, постукивая зубами и стирая бедную ни в чем неповинную эмаль.

И когда раздается сигнал, извещающий о том, что пора отправляться на бойню, я, к удивлению своему, испытываю облегчение, огражденное от абсолютной апатией тонкой пленкой.

Становлюсь на клетчатый металлический диск и смотрю на Цинну в ожидании последних наставлений.

— Помни, что сказал Хеймитч.

«Прощай, Китнисс» - вот, что мне сказал Хеймитч.

— Беги и ищи воду. Дальше действуй по обстановке. — Я киваю. — И ещё кое-что. Чтобы тебе ни сказали, чтобы ты сама ни думала. Я в тебя верю.