– В данный момент я не хочу вторично выходить замуж. Слишком мало времени прошло после смерти мужа.

– Тогда можно ли мне повторить свою просьбу, когда…

– Нет, мистер Касталлак. Спасибо.

– Потому что я слишком молод?

Она заколебалась.

– Может быть.

– Тогда, когда я стану старше…

– Нет, мистер Касталлак. Мне очень жаль. Замужество исключается.

Я посмотрел на нее. Руки мои сжались и замерли. В голове не было ни единой мысли, кроме той, что я хочу провести с ней ночь и не могу.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Пожалуйста, простите меня. Это неосуществимо. Простите.

– Это осуществимо, – возразил я, – и это осуществится. – Я встал. – Извините, что отнял у вас время, миссис Рослин. Простите. – Я направился к двери.

Она была удивлена:

– Вы уже уходите?

– Да. Я и так злоупотребил вашим гостеприимством.

– Но ведь дождь еще идет! Останьтесь хотя бы, пока не кончится гроза.

– Нет, мне нужно уходить. Немедленно. Простите меня. – Я вслепую побрел в холл и завозился с задвижкой входной двери.

– До свидания, мистер Касталлак. – Ей по-прежнему было неловко. – Спасибо, что заглянули.

– До свидания, миссис Рослин, – сказал я, не в состоянии на нее смотреть, и вышел в темноту, дождь и ветер.

Дверь закрылась.

Я стоял, часто дыша, бессмысленные слезы снова защипали мне глаза, а при новой вспышке молнии, осветившей долину, на горизонте я опять увидел моторный цех, каменную башню шахты Динг-Донг. Гром, дрожа, укатился к Пензансу и Маразиону. Дождь хлестал меня по щекам, будто маленьким хлыстом. Наконец, спотыкаясь в темноте, я обогнул дом и начал свой тяжкий путь вверх по холму к обдуваемым ветром стенам замка Чун.

Когда я пришел домой, отца не было.

– Он оседлал лошадь, – сказала миссис Мэннак, – и отправился вас искать. Очень волновался. Я сказала ему, что приближается гроза, но он не обратил внимания. «Гроза – это ерунда», – сказал он. Очень волновался.

Меня охватили ужас и раскаяние.

– Куда он поехал?

– Сказал, что на запад от Сент-Джаста. Да не корите себя, мистер Марк. Сейчас он поди уж сидит где-нибудь в трактире.

Отец, вероятно, поехал в Пенмаррик. Он, наверно, подумал, что я вернулся к Жилю. Я надел пальто, шарф, сапоги для верховой езды и выбежал на тропинку, ведущую к дороге на Морву. Дождь сыпал уже не так часто, но ветер был по-прежнему силен и дул мне в лицо, когда я спускался по холму к церкви. Едва свернув к Сент-Джасту, я услышал слабый топот копыт.

– Папа! – Я ринулся вперед, поскальзываясь в грязи, стуча зубами от холода и сырости. – Папа! – закричал я, но ветер срывал слова с моих губ и относил их через пустошь в сторону Чуна. – Папа!

Из-за поворота показалась лошадь. Было так темно, что я не видел лица седока.

– Папа…

– Марк. – Он был уже рядом и слезал с лошади. – Марк, я так за тебя волновался. Так волновался. – Он обнял меня, и я прижался к его груди, как когда-то в Гвике маленьким мальчиком. – Где ты был? – спросил он. – Я искал тебя. Я доехал до Пенмаррика, но дворецкий сказал, что тебя там нет. Где ты был?

– В Чуне.

– В грозу?

– Я укрылся… на ближайшей ферме.

– Очень разумно с твоей стороны. Бедный мальчик, ты дрожишь с головы до ног! Садись на лошадь, поезжай домой как можно быстрее и прими горячую ванну. Я никогда не прощу себе, если ты умрешь от простуды.

– Нет… со мной все будет хорошо. Но нельзя ли нам обоим сесть на лошадь? Не могли бы мы…

– Нет, я слишком высок и тяжел, а лошадь слишком стара и не выдержит нас обоих. Делай, как велено, и немедленно поезжай домой. Обо мне не думай.

Я запротестовал, но он был тверд, поэтому я вскоре сдался и сделал, как он хотел. Добравшись до дома, я велел миссис Мэннак нагреть как можно больше воды и ушел в свою комнату, чтобы содрать с себя мокрую одежду. Как только я, завернутый в одеяло, вошел на кухню, чтобы устроиться у плиты, появился отец.

– Вода греется?

– Да, сэр, – сказала миссис Мэннак.

– Хорошо. Ты все еще дрожишь, Марк?

– Нет, – ответил я. – Нет, я уже согрелся.

– Дай Бог, чтобы ты не подхватил пневмонию.

– Нет, не подхвачу, – сказал я. – Я никогда ничем не болею.

Я был прав. Пневмонию я не подхватил. Но на следующее утро отец сказал, что неважно себя чувствует, а днем я уже ехал в Пензанс за врачом.

Он болел десять дней. Большую часть времени у него была такая высокая температура, что он меня не узнавал, а под конец вообще ничего не говорил, лежа на подушках без сознания. Накануне десятого дня я снова отправил миссис Мэннак за врачом и вернулся к его постели. Через некоторое время я взял его за руку, но он не отреагировал. Он по-прежнему был без сознания, глаза его были закрыты, дыхание было слабым, лицо осунулось от болезни, на нем уже лежала тень смерти. Я все сидел подле него, все старался не чувствовать себя подавленным, испуганным и одиноким, но в конце концов отпустил его руку и отошел к окну. Стоял холодный, блеклый день. Море было такое же серое, как и небо, и зловещая жуть сумерек опускалась на пустошь, разбрасывая странные тени по этому забытому богом пейзажу.

Я попробовал молиться. «Пусть он заговорит, – думал я. – Пусть только скажет…» Слова тоскливо звучали у меня в мозгу: «Я больше ничего не прошу. Пожалуйста… пусть он заговорит».

Словно в ответ на свои мольбы, я услышал слабый шорох простыней и опять повернулся к нему.

Глаза его были открыты. Он посмотрел на меня, узнал.

– Марк.

Хотя всякая надежда, казалось, уже была потеряна, во мне вместе с облегчением вспыхнула надежда: кризис миновал. Он поправляется. Он будет жить.

– Марк.

– Да, – сказал я, запинаясь, – да, я здесь, папа, я здесь. – Спотыкаясь, я подошел к постели, встал на колени, схватил его за руку. – Ты чего-нибудь хочешь? Что тебе принести? Что мне сделать?

Он сказал ровным голосом, но с большим усилием:

– Я не сделал одно дело.

– Да, – сказал я, – но не волнуйся, папа, ты поправишься. Все будет хорошо. Не волнуйся.

Но он словно не слышал меня. Его глаза, такие большие, такие блестящие, такие голубые, смотрели на меня, но не видели. Он повторил:

– Я не сделал одно дело.

– Скажи мне, – попросил я. – Я сделаю. Я сделаю все, что ты хочешь. Скажи мне, что делать.

Его губы зашевелились. Я напряг слух, наклонился так, чтобы его губы были напротив моего уха.

– Да, – повторил я. – Скажи мне. Скажи мне, папа. Что нужно сделать?

Он глубоко вздохнул. Это был его последний вздох, хотя тогда я этого еще не знал. Я весь напрягся, чтобы расслышать его слова, я так хотел их услышать. Он сказал медленно, четким голосом:

– Позаботься о Джанне, Марк. Проследи, чтобы она ни в чем не нуждалась.