— Тьфу!… Кто это сделал? — крикнула рассерженно. — Конечно, Митька Мазуров! Ну сейчас я убью его! Паразит такой! — Она выбежала из комнаты. Вернувшись, посмотрела на часы. — Что же вы деликатничаете! — сказала она Полуянову. — Здесь не богадельня. Порядок один для всех!
4
Детство и юность Нины Волковой прошли в Череповце. Она не помнила своих родителей. Воспитывалась в детском доме. Порою ей так хотелось найти мать, чтобы спросить ее: «Что же ты от меня отказалась?» И если не услышать объяснение, то хотя бы узнать те обстоятельства, которые к этому могли привести.
Окончив школу-восьмилетку, Нина училась в ПТУ, затем работала на Череповецком металлургическом комбинате, жила в общежитии, в одной комнате еще с тремя девушками. Но вскоре сообщила заводской администрации, что имеет дочь двух лет, представила соответствующие документы. Ей пообещали, что при первой же возможности дадут в общежитии на двоих с дочерью комнату, а пока, временно, разрешили жить дочери вместе с ней, тем более что Нинины соседки не возражали.
Девочка спала на Нининой кровати, для себя Нина поставила рядом раскладушку.
Как отнеслись окружающие, узнав, что Нина мать-одиночка?.. Да по-разному. Некоторые сделали соответствующие выводы. Как-то, когда Нина после вечерней смены возвращалась домой, один из парней, всегда толпящихся у дверей женского общежития, ущипнул Нину ниже талии, и она так зафитилила ему под глаз, что у парня слетела кепка. Позднее, рисуясь перед друзьями, он пытался свести все в шутку, говорил, что хотел проверить, что у нее в «энтом» месте. «Ну и как она?» — спрашивали приятели. «Мускулатура, как у ощипанной курицы».
Вскоре после этого Нина познакомилась с Женькой, который в их городе проходил действительную службу. Симпатичный, застенчивый парень, блондин-альбинос. Многие удивлялись, чего нашел он в Нине. Ножки тонкие, темные, словно Нина ходила в черных узорчатых чулках. Но не зря говорят: у любви свои законы. Через пару месяцев они поженились, хотя Женьке оставалось служить еще больше года. Он приходил к ней только по выходным дням, когда ему давали увольнительную, с семи до одиннадцати вечера. Так как в это время Нинины соседки всегда находились дома и тут же бегала Нинина дочка, которая поздно ложилась спать, то, как только появлялся Женька, они с Ниной уходили в дворницкую — комнатушку под лестницей, где в углу, за метлами и лопатами, стоял старый диван. И ничто им не мешало. Ни цокот каблуков над головой, ни бормотанье парней за дверью, которые спускались сюда покурить. Прежде парни курили в комнатушке. Но однажды дверь туда оказалась закрытой. И после того, как они долго и настойчиво стучали в нее, из комнатушки вышла Нина и грозно спросила: «Что надо?» — «А вы что, любовью там занимаетесь?» — «Нет, в шахматы играем!» И с той поры парни, усевшись на подоконник, предупреждающе говорили друг другу: «Тихо. В шахматы играют!..» — Когда, обрушившись со страшным грохотом, падали на пол метлы, и лопаты, парни дружно ржали: «Королевские гамбит! — Заботливо спрашивали через дверь: — Вас там не ушибло?»
До армии Женька жил вместе с матерью. И после демобилизации вернулся к ней с молодой женой и дочкой. Комната у матери была маленькая. Прописались, конечно, у нее. Их сразу же поставили на очередь. Но жить в таком скворечнике всем вместе было невозможно. Пришлось снимать комнату.
В армию Женька пошел сразу после школы, нигде не успев поработать, не получив никакой специальности, и теперь устраивался куда брали, часто переходил с места на место, подыскивая, где больше платят. Однако его зарплаты хватало только на еду. Все-таки — три человека. Да и на ребенка денег идет больше, чем на взрослого. Потому пришлось снимать комнату подешевле. Постепенно забирались все дальше и дальше от центра, от метро, не гнались за удобствами. А потом и вообще переехали за город, в поселок, не пользующийся большой популярностью у дачников. Здесь на лето снимали сарайчики одни пенсионеры. Им бы лесочек поближе, а вода, пляж — ни к чему.
Торопясь на электричку, Нина видела, как пенсионеры бродили по ельнику метрах в двухстах от платформы, ковыряли палочками во мху, и, как ни странно, что-то там находили. За лето умудрялись насолить ведерко грибов, намариновать две-три литровые банки. Зимой поселок пустел. В это время комнаты сдавались здесь почти задаром.
Но с житьем за городом были связаны и определенные неудобства. Не говоря уж о том, что надо протопить печь — это еще полбеды. Нина возила девочку в детский садик, который находился возле института. Поэтому дважды в день приходилось ездить с ней в электричке. Утром и вечером. Туда и обратно. Именно в те часы, когда в электричках полно народу. Девочку будили рано. Она не хотела вставать, капризничала. Нина переживала за дочку. Вечером, взяв девочку из детсада, надо забежать в магазин. Приехав, приготовить ужин, помыть посуду, постирать, погладить. Пока всем занимаешься, смотришь — двенадцать, а в полшестого вставать. Нина и спала, кажется, только в транспорте: в электричке, в метро. Рядом разговаривают, смеются, иногда и навалятся на нее, а ей хоть бы что, ничего не слышит, спит.
К тому же девочка оказалась слабенькая здоровьем. Все детские болезни липли к ней, как репей. Кто бы из ребят ни заболел в садике, через день-другой этой же болезнью заболевала и она. Нина на три дня брала бюллетень, а затем за свой счет оставалась дома. Тогда жили на одну Женькину зарплату.
Нина знала, что у него не бывает личных денег, только на трамвай да на обед, и поэтому очень удивилась, когда Женька, вернувшись с работы, развернул пакет и достал из него детские сапожки. Девочка зачарованно смотрела на сапожки, на голенищах которых была вышита кошечка.
— У тебя сегодня день рождения. Поздравляю!
— Женька! — воскликнула Нина. — Какой ты, Женька!
— Да ладно. Хватит тебе, — пытался освободиться от нее Женька.
— Мама! — нетерпеливо дергала дочка Нину за подол. — Давай обуем.
— Какие красивые! Красненькие! — Нина подхватила дочку на руки, закружилась с нею по кухне. Она еще никогда не видела девочку такой счастливой. — Ну, папка! — повторяла Нина. — Поцелуй скорее папу! Скажи: «Спасибо, папа!»
Девочка подбежала к наклонившемуся Женьке, обхватила за шею. Ласкалась, целовала в щеку. А затем терла свою щеку, повторяя конфузливо:
— Колючий…
Он гладил девочку по голове.
— Расти большая. Вон ты уже какая!
— Женька! — смотрела на него Нина. — Ты у нас самый лучший в мире.
Не получавшая никогда в жизни таких подарков, Нина понимала, как сейчас счастлива дочка. И вместе о ней радовалась сама. «А где он взял на подарок деньги?.. Занял у кого-нибудь!»
В этот вечер они долго не ложились спать, все вместе сидели на кухне за празднично накрытым столом, радовались. И поэтому на следующий день Нина Кондратьевна уснула в обеденный перерыв, да так крепко, что не слышала, как Митя Мазуров насовал ей в рот бумажек. Сбежал куда-то, трус! Теперь его не поймаешь. Но разве можно на Митьку долго сердиться! Тьфу!
5
— Вас к городскому телефону, — войдя в комнату, сказала Нина Кондратьевна Полуянову.
— Меня-а?! — Ян еще никому не давал номер городского телефона.
Звонил Мишаня Нескучаев.
— Здорово, старик! Не удивляйся, как я тебя нашел. У меня есть телефон твоего начальства. У нас ведь договор о творческом содружестве!.. Между прочим, у тебя начальник дома? Извини, не уважаю начальников-баб. Они хороши для другого дела. Хо-хо. Это к слову. А я по делу. Ты, надеюсь, помнишь, что сегодня играет «Зенит»?.. Конечно, идешь? Как всегда, с Танькой? Какой сектор? У меня, естественно, первый. Есть два свободных билета. Твои загоним. Кстати, прихвати с собой пару печатных плат.
— Сейчас?!
— А когда же! Иначе зачем бы я стал тебе звонить?
— Уже полчетвертого. Накладные на вынос оформляют только до четырех.
— На фига тебе накладные?
— А как же?
