— Что я вам говорил! — воскликнул Родион Евгеньевич, повернувшись к Олегу. — Переврали на почте!
Наверное, так оно все и произошло: непривычное слово «подразделение» переправила где-то очередная Гвыздя на более распространенное «поздравляю».
Элеонора Ивановна собралась было уходить, но задержалась, протянув Родиону Евгеньевичу бланк ответной телеграммы:
— Это, наверное, вам?
— Что это? — Родион Евгеньевич выхватил у нее из рук бланк.
«Хреновому главному конструктору тчк специалист выезжает тчк Сухонин тчк».
Родион Евгеньевич перечитал текст, хмыкнул и швырнул бланк на стол. Элеонора Ивановна стояла рядом и ждала.
— Ответ нужен?
— Не надо.
Олег мог поклясться, что сам слышал, как Пекка Оттович продиктовал Гвызде иной текст. И просил проставить инициалы, чтобы не было какой-нибудь путаницы. Единственное, в чем Олег не мог поклясться, что это не специальная проделка Пекки Оттовича. Очень уж похоже.
Телеграмма оказала, сильное воздействие на Родиона Евгеньевича. Он ходил присмиревший. И когда Олег пришел сообщить ему, что собирается уехать, так как считает, что здесь ему делать нечего, Родион Евгеньевич стал чуть ли не умолять его остаться хотя бы на недельку, так как при испытаниях мало ли что может случиться. В прежние времена он с ним об этом и разговаривать не стал бы, просто продержал бы ровно столько, сколько можно пробыть, не переоформляя командировки.
Неделю Олег прожил в Межциемсе, в этом маленьком прибалтийском городке.
Стояла левитановская осень. Весь город был пронизан золотым, исходящим от каштанов и кленов, светом. Казалось, светится все: деревья и тротуары, засыпанные шуршащей под ногами листвой. При полном безветрии листья, отделившись от ветки, кружились в воздухе и беззвучно касались земли. Изредка цокало об асфальт — это осыпались каштаны. Ударившись о мостовую, они раскалывались на две половинки и лежали, как створки раковины-беззубки, а если пошарить под листьями рядом, можно найти два темно-коричневых, словно отполированных, зерна.
Дома вдоль улиц, крытые черепицей, стояли в садах, среди аккуратно подстриженных яблонь, с которых полностью облетела листва, но на почерневших, оголившихся ветках еще висели неубранные крупные яблоки. Пожилые мужчины, и по одежде, и внешностью чем-то похожие один на другого, сметали с асфальтированных дорожек листву; увидев Олега, снимали шляпы и уважительно приветствовали:
— Свейки!
И Олег отвечал им:
— Свейки! Свейки!
По одну сторону от дороги за садами протекала река, делавшая напротив города извилину, напоминавшую букву «омега», огибавшую просторный низкий луг, в центре которого стояли стога сена, а по другую сторону дороги, сразу за садами, вздымались песчаные дюны, за которыми синело море. Между кромкой воды и дюнами простирался пляж, пустынный на десятки километров. Такой чистый, словно ежедневно его подметали с утра.
Но за два дня до отъезда погода резко изменилась. Небо, словно створками, закрыло темными тучами, обрушились ливневые дожди, ураганный ветер в одну ночь оборвал с деревьев листву, распихал ее по грязным лужам и канавам. Синоптики передали, что откуда-то из Скандинавии проник циклон, принес массу холодного воздуха. Сразу стало сыро и неуютно.
Вечером в день отъезда тоже лил дождь.
А когда в полночь Олег проснулся и с верхней полки вагона выглянул в окно, поезд стоял во Пскове. Деревья, крыши домов и все кругом засыпало снегом. Местные жители ходили в валенках, одетые по-зимнему.
В Ленинграде лил дождь, под ногами хлюпало, прохожие шли под зонтами.
36
В институте, подложенная на столе под стекло, Олега ждала бумага: копия приказа начальника главного управления министерства о вынесении строгого выговора главному инженеру одного из крупных смежных институтов «за использование в действующем изделии опытных электровакуумных приборов без согласования вопроса их систематической поставки».
На копии приказа в левом верхнем углу красным карандашом подпись — резолюция главного инженера НИИ.
«Тов. С. А. Суглинскому.
Прошу учесть. И не допускать!!!»
В нижнем левом углу:
«П. О. Сухонину. Очень важно! Обратить внимание. Суглинский».
И уже Пеккой Оттовичем копия приказа направлена Олегу.
Олег понял, что это значило. Пекка Оттович еще не знал о последнем разговоре Олега с Овчинниковым. Тем более не знал этого Суглинский.
Олег представлял, в какое себя ставит положение, не сказав им о том, что и у разработчиков-то осталась лишь одна трубка, они ничем помочь не могут, и речи идти не может о каком-то там «согласовании вопроса поставки», тем более «систематической». Но в данной ситуации сказать об этом высшему руководству — все равно что бросить всю работу.
Кроме приказа ждала Олега еще одна неприятность: макетная мастерская приостановила работы по изготовлению их экспериментального макета. На верстаках всюду лежали «корытца» недоделанных блоков. Лара Николаевна пошла к Суглинскому и добилась того, что всех механиков перевели на изготовление экспериментального макета «пирамидального» коммутатора, заявив, что иначе она не гарантирует выполнение в срок обязательств, по ее же предложению включенных в полугодовое соцобязательство отдела. «Да, я тогда, может быть, несколько поспешила, недоучла всего. Но ей-богу же, мы выполним все в срок, только дайте нам „зеленую улицу“!» — клялась Лара Николаевна. И Самсон Антонович распорядился, чтобы механики выполняли работы только для лаборатории Субботиной, приостановив все остальные.
Олег пошел к Пекке Оттовичу: «Как поступить?»
Пекка Оттович поднялся и заходил вдоль стола. Зазвонил телефон, но Пекка Оттович не снял трубку, искоса посматривал на аппарат, дожидаясь, когда прекратятся звонки, затем взял кусок мела и на доске, типа тех, что висят в школьных классах (она висела на стене позади стола, на ней обычно при лабораторных обсуждениях рисовали схемы), крупными буквами начертал:
«Спасение утопающих — дело рук самих утопающих».
— Что, делать все самим? — удивился Олег.
— Видишь ли… — Пекка Оттович положил недокуренную сигарету. — Был один такой удивительный изобретатель — Чарлз Гудийр. Ты о нем что-нибудь слышал?
— Нет, — признался Олег.
— К сожалению, у нас его плохо знают. Этой фамилии я не нашел даже в энциклопедическом словаре. А ему принадлежит открытие вулканизации резины. Где только не применяется резина! А кто знает о Гудийре? Почти никто. Правда, и до него существовала резина, но такая, что затвердевала на морозе и делалась мягкой в тепле. Гудийр решил найти такой способ обработки, чтобы она ни при каких условиях не меняла своих качеств. Он полагал, что этого можно добиться добавкой какого-то вещества. И что только не использовал в качестве добавки: соль, сахар, песок, касторовое масло и, наконец, даже суп. Сейчас это, конечно, кажется смешным. Но перед исследователем тысячи путей. Не всегда так просто найти самый верный и самый короткий. Не получилось — еще не самое главное. Главное — не отчаиваться! Не опускать руки! Только тот добьется успеха, кто его хочет! И у Гудийра случались взлеты и падения. Казалось — нашел! Смеялся и плакал от радости. А потом оказывалось — ошибся. И начинал все сначала. Доходил до такой нищеты, что ослабевал от голода. Все же — искал. Семья его в конце концов не вынесла всего, и однажды дочь в отчаянии швырнула «проклятый материал» в топящуюся печь. Кусок выпал к ногам печально сидящего перед печуркой отца. Гудийр поднял его, чтобы положить обратно в печь, и увидел на краю белую полоску. И понял, чего до этого не хватало: нужна определенная температура нагрева! Случайность?.. На первый взгляд — да. Сам Гудийр никогда не считал это случайностью, а приводил как пример настойчивости и упорства. Я думаю, что он прав. Тому, кто не обладает достаточной настойчивостью, незачем идти в науку. А теперь пойдем и по методу Гудийра смешаем что-нибудь с супчиком, — казал Пекка Оттович, взглянув на часы. — Уже пять минут как обеденный перерыв. Куда пойдем, в буфет или в столовку?
