— Напрасно паникуете, — сказал Тарас Петрович спокойно, когда они пересаживались в другую машину. И он оказался прав. Когда подъехали к институту, «шевролет» Тараса Петровича уже стоял напротив проходной возле клумбы.

Современная наука — творение коллективное, и достижения в ней зависят от многого. Порой от самых, казалось бы, незначительных мелочей, которые невозможно учесть ни одним планом. Естественно, поспособствовать резкому движению вперед они не могут, но вот притормозить — да.

В лаборатории Пекки Оттовича таким тормозом являлась некая девица-лаборант, которую с легкой руки Сережи Маврина все называли Гвыздей. Как ее звали на самом деле, не имеет значения. Потому что в другой лаборатории подобной «гвыздей» может оказаться кто-то другой и занимающий иную должность. Но он непременно есть.

Гвыздя выписывала и получала со склада комплектации электроэлементы. Задумано все было неплохо: для того чтобы разработчик не тратил на подобную работу свое драгоценное время, тому оставалось только подать список с перечнем необходимого.

Но вот тут-то все и начиналось.

У Гвызди иногда бывало плохое настроение. И тогда она с утра сидела неподвижно за столом, подперев кулаком голову. Могла так сидеть часами, не обращая ни на кого внимания, не реагируя на телефонные звонки. В такие минуты было бесполезно о чем-нибудь ее просить. Не меняя позы, не взглянув на просителя, она отвечала: «Нет на складе». Ей возражали, что на складе есть, уже проверяли. «Склад закрыт». Звонили на склад, убеждались, что он работает. У Гвызди не оказывалось бланков требований. Или тут же придумывалось что-нибудь другое. Не помогало и вмешательство Пекки Оттовича. Задумка не оправдалась.

Каждый руководитель знает, что принять Гвыздю на работу в десять раз проще, чем от нее избавиться. Поэтому иногда приходилось ждать день и другой, пока у нее не исправлялось настроение.

Единственным человеком в лаборатории, который умел обращаться с Гвыздей, был Юра Белогрудкин. Юра ничего не просил, а просто входил в комнату и садился рядом с Гвыздей в той же позе, что и она. И молчал. Молчал минуту, две, а затем вздыхал и произносил печально:

— Ах, Гвыздя, жить не хочется! — Гвыздя вела в его сторону холодным, отсутствующим взглядом. — Что за жизнь! — продолжал Юра, вроде бы не заметив, что она хоть и неохотно, но все-таки среагировала, склонялся к ее плечу и просил, доверительным шепотком произнося ей в самое ушко: — Спой, Гвыздя, «Опавшие листья», встревожь душу. Пусть она поплачет.

И Гвыздя оживала.

Дело в том, что Гвыздя немножко пела. И считала, что обладает хоть и не очень сильным, но редким по тембру и приятным голосом. Невежды не понимали этого, а вот Юра — понимал.

Гвыздя проникновенно вздыхала. Долгим благоговейным взглядом смотрела на Юру, пододвигалась к нему и начинала что-то тихонько мурлыкать. Это мурлыканье постепенно переходило в слова: «О, Пари-иж!..»

Юра подпевал ей в такт. Закатывал глаза, вытягивал шею.

«О, Париж! И метро, и такси… Тра-та-та. О, Пари-и-иж!..»

Когда она умолкала, он доставал платок и говорил с заметной дрожью в голосе:

— Гвыздя! Ты меня растрогала до слез. Спасибо тебе, Гвыздя! А теперь выпиши мне сопротивление пять и одна десятая килоома.

Отказа не бывало!..

Но на сей раз не сработал и такой прием.

— Пошел к черту! — сказала Гвыздя, когда Юра попросил ее спеть.

— Я ослышался? — оторопел Юра. — Я просил тебя спеть «Опавшие листья»!

— Теперь это не модно.

— Что же модно?.. Спой что модно! Кисонька, ты своего котика еще ни разу не подводила.

— Сгинь!

Но нужна была комплектация. Ждали в макетной мастерской.

— Какое у тебя красивое платье!

— Отвали.

Белогрудкина аж затрясло от возмущения! Но он сдержался, чтобы не сказать ей что-нибудь в ответ. Разгневанный, выскочил в коридор.

Здесь навстречу ему бежал Сережа Маврин, который, взглянув на Юру, тотчас угадал, что у него неприятности.

— Что случилось?

— Проклятая Гвыздя! Выгнать ее мало! Ты что, сам никогда к ней не ходил? Не знаешь?

— Ко всему надо относиться спокойно. Как сказал профессор Бэмс: «Наука — такая штука, которую тянут лебедь, рак да щука. Лебедь рвется в облака, рак валяет дурака, а у щучки болит голова с получки».

— Серж! Да твой профессор — гений! Ха-ха-ха! А он не говорил, что же делать?

— Из каждого выхода есть два выхода. Надо искать другой.

— Верно! — И, сразу же успокоившись, Белогрудкин поскакал дальше. Ему пришла мысль: сбегать на склад комплектации, где работали одни «дамочки».

— Пардон! — сказал Белогрудкин, приоткрыв дверь и вроде бы в растерянности остановившись. — Кажется, я не туда попал! Мне нужен склад комплектации, а я попал в оранжерею. Ха-ха-ха! Можно войти?

«Дамочки» оторвались от работы. Юра смеялся так заразительно, что невозможно было не обернуться.

— Послушайте, милые барышни, мне нужно…

— А где же Гвыздя?

— Она в больнице. Ей удалили аппендикс.

— Как? Ей уже удаляли!

— При операции могли что-то зашить. Случается.

— Скажите пожалуйста, какая невнимательность! Мне одна знакомая рассказывала, что одной женщине зашили ножницы.

— Ножницы — пустяки! — подхватил Юра. — Сберкнижку!

— Как это?

— Очень просто. Хирург наклонился, она у него из кармана и выпала. Никто не заметил, и зашили. В целлофанчик завернута. А потом хватился — книжки нет. Побежал к больному, так и так, мол, верните. А больной говорит: «Нет! Вот вам пятьсот рублей, а книжка пусть у меня останется. Я после больницы на юг поеду, так мне очень удобно, не потеряешь. С ней можно и в море купаться».

Через несколько минут Юра уже бежал с электроэлементами в макетку.

Вы когда-нибудь видели суетливого часовщика? Нет, часовщик всегда спокоен, нетороплив. Вставив в глаз монокль, склонившись, подолгу высматривает что-то в механизме. Такими же качествами должен обладать и разработчик широкополосного усилителя. Здесь каждый проводник нужно уложить определенным образом. Прикинуть несколько вариантов, попробовать и так, и этак, не спешить. Сережа обладал иным характером. Ему бы телеграммы разносить! Тем более не сиделось ему сейчас, не терпелось поскорее выяснить, что же это такое — «пирамидальный» коммутатор. Обеденный перерыв во всех лабораториях отдела был в одно и то же время. Сережа успевал сбегать во все три буфета, проверял, не стоит ли там в очереди кто-нибудь из лаборатории Лары Николаевны, не удастся ли перехватить какое-нибудь важное слово. И даже на своей высоченной табуретке он сидел будто на седле велосипеда, все время шуруя ногами.

Лара Николаевна усиленно рекламировала свой новый коммутатор. Совершенно очевидно, она заранее готовит общественное мнение. Сережа не раз видел, как она вела к себе в кабинет очередных гостей, кого-нибудь из главных заказчиков или командированных из другой организации.

Приезжих всегда легко отличить, они идут тихим табунком, как экскурсанты в музее. Лара Николаевна, яркая, шумная, — неизменно на шаг впереди. В кабинете она усаживала их на диван напротив своего стола. На столе ее, слева на углу, всегда включенная, стояла настольная лампа под цветастым абажуром. Свет из-под абажура падал на стол, образуя на нем яркое пятно. И в этом пятне лежала черепаха, вяло пошевеливая лапами. Все пришедшие, притихнув, несколько минут молча созерцали ее. Такое им приходилось видеть впервые. Закинув ногу на ногу, Лара Николаевна делала долгую многозначительную паузу, ждала.

— Вы разрешите, я закурю? — наконец спрашивала она, заведомо зная, что возражений не будет. — Это, конечно, порок, но ничего не могу с собой поделать, бессильна! — Последняя фраза произносилась с некоторым кокетством, игрой в голосе: мол, вы меня простите, ведь мы современные люди. — Не возражаете, открою форточку?

— Да, да, пожалуйста!

— Спасибо! — Она поудобнее усаживалась в кресле, по-наполеоновски скрестив на груди руки, затягивалась сигаретой и, стряхивая с нее пепел, легонько пощелкивала ею о панцирь черепахи. — Так я вас слушаю!