Он понимал: фронт близок, позавчера слышали уже погромыхивание артиллерии, — и заметил, как напряглись лица людей, как словно подались они навстречу этому далекому призывному гулу. И тогда же вдруг подумал: а как бы он без них?.. Одолел бы все? Чужие, незнакомые прежде, а теперь кажется, что ближе и родней нету… Что тут судить-рядить, никто ему сейчас не нужен, кроме них, голодных, иззябших, обессиленных, но проверенных, умеющих одолеть все… Ведь если что — полягут друг за друга… И за него, значит… В последний прорыв… пойдут без удержу за ним. Великую цену положат фрицы, став поперек. Последний прорыв таких людей — дело страшное, вспять жизни им нету… Однако пора…

Опершись ладонями о колени, Белов с усилием поднялся, хотел было позвать Тельнова, увлекшегося разговором с Юлей, но передумал, кликнул сержанта-артиллериста:

— Надо бы идти. Наш случай — пока темно.

— До рассвета еще часа три, комиссар.

— В аккурат и двинем. Спящих нет?

— Дремлют. Сморило… Ничего, разомнутся, когда с фрицем встретятся. Тельнов-то соловьем разливается. Видал?

— Видал, видал… Не наше дело…

Но уже подошел Тельнов:

— Пора, комиссар? Половина пятого.

— Да!.. У фрицев самый сладкий сон со слюнями…

Огневые позиции немецкой зенитной батареи, о которой говорил Кухарчук, обходили низиной, шли осторожно, стараясь ничем не звякнуть, придерживали котелки, остро вглядывались в темень. Батарея, вероятно, стояла на бугре, у самой опушки березняка, неразличимая на его темном фоне. Угадывалось там что-то, но что именно — капониры ли, машины ли, сами орудия, или просто купы деревьев — было не разобрать, не определить. В обход шли к болотам, поросшим низким жестким кустарником. Чутко подстерегали каждый звук. Мороз ослаб еще утром, к ночи наст зачерствел; взламывая корочку, нога уходила в снег, как в норку, тянуло сырым ветром, в безлунном черном небе непроглядно-плотно сбились тучи.

Не одолели и двухсот метров, как наткнулись на ряд кольев, Густо, как сеткой, оплетенных колючей проволокой. Ограждение это широко охватывало низину, пологий подъем на бугор. Сворачивать было некуда, оставалось делать проход.

— Тут у них, наверное, все пристреляно, как на полигоне, — предположил Тельнов.

— Да и мин могли понатыкать, — сказал сержант-артиллерист.

— Позови-ка саперов, старшина, — попросил Белов.

Сгребая верхний снег руками, дуя на зябнувшие пальцы, два сапера на карачках ползали перед заграждением минут двадцать, но мин не обнаружили.

Тогда Белов ударил топором по ближнему колу. Он был прочен, глубоко врыт, и топор отскочил от сырого дерева. Делая интервалы между ударами, напряженно вслушиваясь в тишину, Белов размашисто бил, стараясь попадать пониже, под основание. Удары, недалеко отлетая, чахли. Когда он глубоко подсек два кола, несколько человек разом навалились на них, колья с треском подались, натянув проволоку, тут где-то справа и слева задребезжали консервные банки.

— Ложись! — крикнул Белов.

В тот же миг с бугра взлетела ракета, облила дрожащим молочным светом снег и черные, как тени, фигуры людей на нем. Стекая белым сиянием и раскаленными брызгами, ракета не успела погаснуть, как с бугра ринулась к ним прерывистая цветная нить пулеметной очереди. Снова взлетела ракета. Пулемет сек все ниже и ниже, пули с визгом неслись над головами распластанных людей. «Выбьют! Всех выбью…» — вцепился Белов пальцами наст.

Подполз Тельнов, жарко зашептал:

— Я туда… Отвлечь… Гранаты есть. Как начну, вы сразу — рывком…

— Сам?!

— Еще четверо… Автоматчики… Радистку береги, комиссар! — Он скользнул в темень.

Пулемет умолк, видно, выработали ленту. И эту краткую передышку использовал Тельнов, метнувшись со своими людьми к батарее.

Снова, со взлетом ракеты, стеганули пулеметные очереди, прижимая к земле, взметывая колкий снег. Кто-то закричал сзади. Стрелять отсюда по бугру было бессмысленно… Оттуда, куда ушел Тельнов, темнота вскоре осветилась короткими вспышками, и, обгоняя друг друга, вверх, к бугру, понеслись очереди ППШ.

«Добрался старшина!» — облегченно вздохнул Белов. Но тут же по группе Тельнова ответно ударили шмайсеры. Немецкий пулеметчик тоже перенес огонь туда. Скрещиваясь, рвали тьму раскаленные струи огня…

— Вперед! Быстро! — привстал Белов.

Бросились к проходу, перепрыгивая через проволоку, торчавшую над поваленными кольями. Белов оглянулся. На снегу осталась темнеть одинокая фигура.

— Худяков… Сапер… Убит! — крикнул сержант- артиллерист.

Белов бежал пригнувшись, не отпуская взглядом бегущую впереди Юлю. По ним опять застрочил пулемет, но трассы прошли выше: в ложбине, полого спускавшейся к болоту, начиналась мертвая зона. А у ската немецкой огневой Тельнов вел свой бой. Дважды рванул там гранатный взрыв. Пулемет умолк, но с надсадным остервенением навалились шмайсеры. Стук наших автоматов был не так густ, сбивался, порой глох, но каждый раз после недолгого перерыва слышался снова.

Наконец достигли болота. Под ногами мягко поддавалось, пружинило.

— Не в кучу! Россыпью!.. Болото тут! — крикнул Белов.

Видно, батарея имела связь с частью, занимавшей позиции слева, за болотом. Оттуда вдруг ночь пронизало длинной белой иглой — сухо застучал пулемет, его трассы сбивали промерзшие ветки. Бежать стало труднее. И все же бежали, широким махом перепрыгивая кусты, мчались по заснеженным мшистым кочкам, опасно пружинившим под ногами, мчались, хрипя, задыхаясь, обливаясь потом, чувствуя жар собственного тела, текший из-под расстегнутых воротов… Только бы уйти от губительно стегавших огненных плетей невидимого пулемета…

Юля бежала, сжимая левой рукой пистолет, в правой при каждом шаге толчками отдавалась боль. Ушанку сбило пулей, взмокшие волосы прилипали ко лбу и щекам, мешали. Она видела, что Белов обошел ее слева, прикрыл собой. Упали еще двое и больше не поднялись. А оттуда, где оставался Те льнов, уже слабея, плохо различимо постукивали автоматы, дважды еще донесло гранатные взрывы…

Не видя бегущих, немецкий пулеметчик разряжал ленты просто по площади болота, наугад, упреждающе перенося огонь вперед. И наконец умолк.

Стало тихо. Только топот бегущих, хриплое дыхание и под горлом — тяжелое, загнанное биение сердца.

Болото кончилось, но едва выбежали к поляне, за которой темнел лес, как в чистом зимнем воздухе услышали сладковато-душный запах сгоревшей солярки и тут же увидели крытый брезентом «даймлер». Из кузова выпрыгивали немцы, разбегались цепью, с ходу открывая огонь.

— Бей по тем, что залегли! — крикнул Белов. Он понял, что немцы запоздали: рассчитывали прибыть раньше, поудобней приготовиться, встретить. Длинной очередью прошил брезент. Из кузова рванулся крик.

Немцы, те, что успели отбежать от машины, пытались растянуться цепью вдоль леса, уйти в его глубину, чтобы на открытой поляне оставить и перебить тех, кого они приехали сюда уничтожить…

Упал Ульмас. Юля бросилась к нему. Но тот поднялся, что-то крикнул свое и выстрелил в лобовое стекло машины, шофер ткнулся лицом в баранку. В тот же миг Ульмас выронил карабин и, согнувшись, схватился левой рукой за плечо.

— Была не была! — взвился чей-то крик рядом с Беловым. И он увидел высоко вскинутую руку.

«Противотанковая! — ахнул Белов. — Близко ведь!..»

Взрыв гранаты шатанул воздух, обвеяло теплом, у лица просвистели осколки. Снег, как дым, медленно оседал на черное пятно большой воронки… Прорвались… лес совсем рядом.

Еще излетно посвистывали немецкие пули, но уже можно было перевести дух. Шли быстрым, то и дело сбивающимся на бег шагом. Перед яром с наклонно поросшими березами остановились.

«Неужто вырвались?!» — облизывая шершавые, спекшиеся губы, все никак не мог поверить Белов, оглядывая и пересчитывая людей, в изнеможении припавших к стволам деревьев.

Убитых трое. Двое ранено: Ульмас в плечо, а саперу пулей распороло щеку от рта до уха. Никто не разговаривал: не было сил. Одни сосредоточенно курили, другие с ладоней слизывали снег.