Таким образом, тот, кого все ждали с тревогой и надеждой, влился в сто-личную жизнь, никого не затронув и никого не поддержав, потому его возвращение по существу прошло бесследно и имело для римлян лишь эмоциональную окраску. Помпей не занял определенного места в политическом амфитеатре общества, и это не придало ему авторитета, зато многим показалось, будто он претендует на кресло поверх их скамей, стремится воссесть надо всеми, взять на себя роль верховного арбитра, что не могло не повлиять на отношение к нему людей, воспитанных в республиканских традициях.

Не будучи удовлетворенным сложившимся положением, Помпей начал искать себе конкретную политическую опору. Но, проведя всю жизнь в ранге императора, он был никудышным сенатором, и его попытки оказались неуклюжими, а потому безрезультатными. Он не сумел воспользоваться даже тем обстоятельством, что одним из консулов являлся его ставленник Марк Пупий Пизон, прошедший в магистраты благодаря одному только его заочному ходатайству. Не видя за своим патроном конкретной политической силы, Пизон охладел к нему и начал заигрывать с популярами.

Сделал Великий Помпей и шаг в сторону Катона. Однако этот шаг мог бы понравиться какому-нибудь эллинистическому монарху, но лишь оскорбил римлянина такого склада, каким был Катон.

Еще в Азии Помпей был наслышан о постельной славе жены, но тогда, занятый глобальными проблемами, он не придал значения неприятным слухам. Однако во время его триумфального шествия по Италии у него появилось множество доброжелателей, которым нестерпимо было видеть счастье порядочного человека. Они, ластясь и обвиваясь вокруг него, как змеи, принялись смачно расписывать ему подвиги Муции с указанием таких конкретных деталей и фактов, что Помпея стало мутить при одном имени жены. Поэтому он прямо с дороги послал ей письмо с уведомлением о разводе. Несмотря на поспешность этого решения, оно было одобрено всеми честными людьми, поскольку слава Муции была несовместимой со славой Помпея. И вот теперь холостой Помпей, оказавшись в роли первого парня на деревне, вздумал крупно осчастливить семью Катона, женившись на его племяннице. Благодеяние усугублялось еще и тем, что одновременно дочери Катона предлагался в мужья сын Великого.

Когда Мунаций, через которого действовал Помпей, принес весть о двой-ном браке с Помпеевой славой в дом Катона, женщины зарыдали от счастья. Они бросились поздравлять друг дружку и главу семейства с привалившей удачей. Перед Марком открывались перспективы блестящей, в понимании определенной категории людей, карьеры, на него отныне должны были сыпаться высокие должности и выгодные назначения, опираясь на титана, он мог срывать звезды с небесных сфер.

Увы, Катон оборвал ликование женщин и велел Мунацию передать Пом-пею, что очень ценит его расположение, но заложников ему во вред Отечеству не выдаст.

"Скажи ему, что Катона в сети гинекея не поймать, - добавил Марк, - однако если он ищет добрых отношений со мною, пусть и дальше поступает в согласии с требованиями справедливости и законами государства. Тогда ему будет обеспечена моя дружба, которая сильнее всякого родства".

Никто не одобрил поступок Катона. Первыми закатили ему скандал пре-красные дамы: его многочисленные Сервилии и Порции. Они враждовали с ним полгода, прежде чем произошло то, что подтвердило правоту главы семейства. Друзья тоже осуждали его. "Посредством брачных уз ты мог завлечь Помпея в нашу партию, и это принесло бы огромную пользу государству", - говорили они. "Республике может быть полезен гражданин, служащий ему из любви к Родине, а не тот, кого завлекают в политику, хватая ниже пояса", - отвечал Марк с твердостью человека, всю жизнь противостоящего господствующему общественному мнению. Недруги тоже стремились уколоть его. "Лукуллу-то ты не отказал в брачном союзе, а тут вдруг стал слишком принципиальным", - со злорадной ухмылкой замечали они. "С Лукуллом у нас всегда были схожие взгляды на государственную жизнь, и родство с ним не требовало от меня отречения от своей цели", - хладнокровно пояснял Катон.

Страсти, связанные с возвращением Помпея, улеглись быстрее, чем того ожидали. Всеобщим вниманием снова завладел судебный процесс над Клодием, который вылился в очередной раунд схватки между консервативной частью сената и антиреспубликанскими силами. После гибели Катилины и казни других заговорщиков радикальная оппозиция не прекратила своего существования. По-прежнему Рим наводняли разорившиеся аристократы, залезшие в долги развратные юнцы, авантюристы, стремившиеся получить все, не отдав ничего. Теперь это "стадо Катилины", как назвал эту публику Цицерон, узрело нового вождя в Клодии и пришло в движение, выплескивая на сенаторов потоки злобы и будоража народ призывами и обещаниями.

После того, как коллегия понтификов при содействии весталок признала факт осквернения религии со стороны Клодия, сенат издал особое постановление о суде над святотатцем, которое консул Пупий Пизон вынес на обсуждение народа.

Обычно римляне начинали дела с рассветом, но день голосования по законопроекту сената для них начался ночью. Люди Клодия, человека вообще предрасположенного к таким делам, которые творятся во тьме, вышли на форум задолго до солнца. Они заняли деревянные мостки, возведенные накануне для обеспечения голосования, и на этих стратегически выгодных позициях поджидали неприятеля. Граждане, приходившие на форум небольшими группами, сразу же попадали в окружение отрядов Клодия и, обстреливаемые со всех сторон ядовитыми лозунгами популистской пропаганды, сдавались победителям и вливались в их ряды.

Когда сенаторы, возглавляемые консулом, вместе с первыми лучами солнца появились на форуме, им уже противостояло гигантское войско. Первым сориентировался в ситуации Пизон. Он смело внедрился в ряды неприятеля и, спустя какое-то мгновение, из формального главы сената превратился в фактического вожака оппозиции. Консул решительно выступил против сделанного им официально предложения о чрезвычайном суде над Клодием и призвал народ, вняв его непоследовательности, отвергнуть сенатское постановление.

Формула постановления наряду с прочим содержала параграф о том, чтобы судьи назначались претором, ведущим дело. По обычаю же, состав судей определялся жребием. Пизон сосредоточил внимание плебса именно на этом пункте и, доказывая его противоправность, вызвал отрицательное отношение людей ко всему законопроекту и, следовательно, к самой идее суда. Из свиты Клодия поддали жару провокационными выкриками, и в толпе то там, то здесь стали раздаваться высказывания, одобряющие внезапно взыгравшую принципиальность консула, как бы опровергшего самого себя во имя высшей справедливости.

Под аккомпанемент таких речей у мостков началась раздача табличек для голосования. Раздатчики, все поголовно завербованные Клодием, в неуемной заботе о согражданах заранее проставили в бюллетенях нужные знаки, и людям оставалось лишь бросить таблички в урны, чтобы единогласно одобрить славный поступок Клодия, совершенный им в прозрачных доспехах кифаристки.

Сбившиеся в кучку сенаторы наивно-круглыми, как у младенца, впервые увидевшего чудеса мира, глазами взирали на происходящее и не смели раскрыть рта. По всему было ясно, что их терпели, лишь пока они молчали.

Катону казалось, будто он провалился в некую дыру во времени и вновь очутился лицом к лицу с Катилиной и его сообщниками, заполонившими Рим и своими пороками терзающими Республику. Еще вчера он думал, что государство за последний год оправилось от болезни и окрепло благодаря усилиям виднейших сенаторов и его собственным, как вдруг все разом изменилось и вернулось к состоянию худших дней. Все победы сената, одержанные под его руководством, оказались пустоцветом. Марку хотелось удариться об землю и с размаху разбить голову о булыжник, чтобы навсегда избавиться от подлости своего века, но он был римлянином, потому смертоносную энергию молнии отчаяния преобразовал в волю к борьбе и стремительно рванулся к рострам. Опять, как это часто случалось в последнее время, никто не посмел его задержать, хотя он уже и не был трибуном.