Так Катон, не стремясь к тому, стал собирать вокруг себя силы, враждебные Помпею. Именно тогда у него появилась возможность создать собственную партию. Однако он, как и Цицерон, не ставил себе такую задачу, в чем, по-видимому, заключалась главная ошибка этих политиков. Правда, если Цицерон хотел угодить всем, то Катон, наоборот, не желал угождать никому, он стремился олицетворять собою абстрактную справедливость, чистую истину, единую для всех римлян, тогда как таковой уже не существовало, поскольку римляне в то время перестали быть единым народом. Несмотря на противоположность исходных позиций, и Цицерон, и Катон пришли к одному итогу: они не имели постоянной надежной политической опоры, и потому их политика не могла быть стабильной.
Итак, Цезарь, вступивший в сговор с Клодием, вместо того чтобы заявить на него в суд, не только создал еще один аморальный прецедент, прокладывающий пороку путь в римское общество, но и разрушил планы нобилитета, намеревавшегося частному процессу об осквернении домашнего очага придать политическую окраску. За счет столь ловкого тактического маневра популяры обошли редуты нравственности и ударили в тыл аристократам. В результате, в глазах плебса виновной в происходящих безобразиях, как обычно, оказалась знать.
Сенаторы взгрустнули по этому поводу, но Катон не позволил им долго предаваться неге уныния. Он разбудил их гордость гневной речью, в которой выступил с призывом довести начатое дело до конца. "Если совершено преступление, то существует и преступник, - говорил он, - а преступник должен быть наказан во что бы то ни стало. Пусть плевок в семейный очаг останется без должного ответа, как пожелал его хозяин. Но боги не станут потворствовать пороку, они не смирятся со святотатством. А произошло, отцы-сенаторы, не просто прелюбодейство, а святотатство, оказались поруганы религиозные обряды и таинства, были оскорблены боги".
Благодаря такой интерпретации событий, поступком Клодия занялись жрецы, и коллегия понтификов при поддержке весталок и вопреки воле верховного понтифика констатировала, что факт святотатства был. На основании заключения понтификов Клодия привлекли к суду за оскорбление богов. Но в подготовку к процессу вмешались деньги и политика, дело затянулось и отошло на второй план перед событием более значительным.
А самым значительным для римлян тогда было возвращение в Италию славного своими победами, могущественного благодаря войску и страшного непомерным авторитетом Помпея. Великий полководец при желании мог бы прибыть в Италию еще весною, поскольку дела в Азии в основном были завершены в прошлом году, выполнить же все необходимое для обустройства такой гигантской провинции не удалось бы и за целую жизнь. Однако он медлил, издали всматриваясь в Рим и стараясь выявить в своем противоречивом отношении к столице стержневую мысль.
Помпей, как и все римляне, стремился к славе. Но в его время, когда система ценностей стала эклектичной и включала наряду с качественными также и количественные факторы, слава часто уже не являлась конечной целью и использовалась как средство для достижения осязаемых благ. Поэтому носители славы сделались опасными для общества. Прежде люди бывали счастливы воздать должное героям, поскольку это были их герои, и слава по большому счету принадлежала всему народу, являлась достоянием государства, как и результаты самих побед. Теперь же полководцы и политики стремились добыть расположение сограждан, для того чтобы возвыситься над ними и подчинить их себе. Герои превратились в злодеев. Обладатели престижа сделались потенциальными врагами, и общество стало относиться к ним с опаской.
После диктатуры Суллы Помпей вел себя в полном соответствии с законами Республики, хотя и имел чрезвычайные полномочия. Однако благодаря победам, авторитету у солдат и простых людей он приобрел такой общественный вес, что его фигура не вмещалась в рамках существовавшего государства, стала слишком громоздкой для измельчавшего сената. Сложилась ситуация, когда Помпей, с одной стороны, не вписывался в обыденную жизнь мирного Рима, а с другой, располагал всеми возможностями, для того чтобы перевернуть эту жизнь и прогрохотать в истории громом битв, достойных его масштаба. Второе было выгодно для людей типа Катилины, Цезаря, Метелла и Клодия, привыкших "ловить рыбу в мутной воде". После того, как провалился мятеж Катилины, оказался нейтрализованным Красс, а сенат укрепил свой авторитет у народа, все дестабилизационные элементы общества обратили взоры на Помпея. Отныне надежды на гражданские смуты были связаны только с ним. Поэтому великий полководец оказался объектом атаки со стороны противников Республики. На него лились потоки лести и коварной лжи, коварство которой заключалось в том, что она основывалась на по-луправде.
Чтобы верно оценить событие, человек в первую очередь должен точно определить собственное место в мире, с которым связано начало его системы координат, а уж потом рассматривать происходящее в этих координатах. Лесть искажает самооценку и таким способом сбивает шкалу ценностей человека, делая его выводы об окружающем заведомо ложными. Если при этом ему давать еще и неверную информацию о событиях, то его представления о действительности можно сделать сколь угодно далекими от истины.
Используя этот способ двойного искажения, Метелл Непот и другие акти-висты из свиты полководца подталкивали Помпея к войне с сенатом. Цицерона они представляли выскочкой, который, дорвавшись до власти, учинил самосуд и казнил виднейших граждан; Катон, по их словам, был злодеем из злодеев, сначала толкнувшим Цицерона на кровопролитие, а затем жестоким насилием подавившим все проявления свободы, учинившим избиение народного трибуна и претора. Он якобы из зависти ненавидел больших людей и вообще все великое, потому теперь будто бы считал своим главным врагом Помпея. "Пока я жив, Помпею в Городе не бывать!" - цитировали они Катона, упуская одну деталь: упоминание об оружии. Сенат же, в их интерпретации, представлял собою стадо раскормленных животных, не помышляющих ни о чем, кроме грязной лужи своих богатств. "Народ римский стонет под гнетом господства этих ничтожных и подлых людей, - внушали Помпею такого рода доброжелатели, - и уповает только на тебя, Великий!"
Поддавшись на уговоры, Помпей год назад отправил в столицу Непота, чтобы тот законным образом обставил его грядущую диктатуру, без которой якобы невозможно было обойтись. Но после того как эта затея провалилась и Непота с позором выгнали из Рима, Магну оставалось либо открыто преступить закон и силой оружия восторжествовать над согражданами, либо полностью подчиниться существовавшим издавна порядкам и вернуться на родину частным человеком, без войска. Первый путь - чудовищный по римским понятиям вообще и трижды проклятый после диктатуры Суллы - не прельщал Помпея. Окажись на его месте авантюрист, не имеющий за душою ничего, кроме амбиций, он не преминул бы воспользоваться такой возможностью, но Помпей, свершивший великие дела и добившийся блистательной славы честным путем, не желал становиться негодяем и преступником ради трона. Распускать же войско и отказываться от почти неог-раниченной власти, которой он пользовался многие годы, да еще перед лицом бесчисленного количества врагов и завистников ему тоже не хотелось.
Раздумывая о перспективах гражданской карьеры, Помпей искал тех людей, на которых он мог бы опереться в сенате. Громче всех ему предлагал услуги Цицерон, но Магн был слишком военным человеком, чтобы доверять сугубо гражданскому деятелю. Цицерон казался ему личностью бесхребетной и аморфной, а кроме того, скомпрометированной казнью сограждан. Сильной фигурой, несмотря на низкий официальный статус, выглядел Катон. Но Помпей считал, что ужиться с Катоном может только мраморная статуя древнего героя, но никак не живой человек. Не обнаруживая в сенате потенциальных друзей, он одновременно отмечал, что и его враги не имеют там особого влияния. Красс бежал из Италии, Лукулл оставался частным лицом и не представлял большой угрозы.
