- Чего ты хочешь, трибун, восставший против своих коллег? - спросил Катона Цезарь.

- Пусть мне сначала кто-нибудь скажет, почему на трибунскую скамью взгромоздился частный человек? - в ответ крикнул Марк.

Его реплика вызвала резонанс в народе. Все уже привыкли к активности Цезаря и забыли, что он еще не стал магистратом, Катон же напомнил об этом и таким способом подчеркнул некорректность и даже противоправность действий Цезаря. Форум забурлил негодованием.

Цезарь притих, но все же не ушел с ростр, а эстафету от него подхватил Непот.

- Почему бунтуешь, Катон? - грубо крикнул он.

- Я бунтую против бунта! И не только я один: как ты видишь, возмущен весь народ, - резко отпарировал Марк. - Как ты смеешь выступать против вековых порядков Рима? - в свою очередь пошел он в наступление. - Народом нашим давно установлено, чтобы в последний день административного года консулы выступали перед ним с отчетом о своих деяниях на государственном посту. Если ты, Непот, не знаешь законов римских, то не имеешь права исполнять трибунат, а коли знаешь, да сознательно идешь против них, то тебя надо судить как предателя и бунтовщика, что я и намерен организовать!

Плебс шумно поддержал Катона и начал напирать на занявших оборону сторонников Метелла, грозя опрокинуть их вместе с рострами. В этот критиче-ский момент Цезарь что-то шепнул трибунам, и Непот поднял руку в знак намерения обратиться к народу. Шум не утихал, тогда Метелл, стараясь перекрыть враждебный рокот форума, закричал:

- Катон, и вы все, добрые граждане! Знайте, я выступаю не против законов римских, а за точное их соблюдение! Не трехчасовая речь с нудными самовосхвалениями полагается консулу в последний день империя, а лишь клятва перед народом в том, что он в своей деятельности не отступил от установлений права и совести!

Оспорить Непота не представлялось возможным, так как юридической основой для произнесения соответствующей консульской речи изначально действительно являлась названная им клятва, и формально он был прав. Поэтому, пошумев какое-то время, стороны сошлись на том, что Цицерон выступит перед народом, но произнесет не речь, а только краткую клятву по установленной формуле. Такой, будто бы примиряющий обе стороны исход спора давал Метеллу лишь благовидный предлог для отступления, но был фактической победой его противников.

Метелл, Цезарь и их приспешники очистили ростры, и трибуну тут же ок-ружили сторонники Цицерона и Катона. Теперь консул мог говорить что угодно, согнать его с трибуны уже не представлялось возможным.

И консул произнес не очень длинную, но эффектную речь. Начал он ее, в самом деле, с клятвы, но какой! Он поклялся, что спас Отечество от смертельной опасности, причем победил врага не на поле битвы, а в курии, не мечом, а словом, не силой, а разумом. Затем он живописно рассказал о своей полной драматизма схватке с заговорщиками, после чего вспомнил о славных предках, выигранных войнах и в заключение представил себя лучшим продолжателем римских традиций и деяний великих героев древности, который, однако, вывел Отечество на качественно новый уровень бескровного, чисто политического разрешения гражданских конфликтов.

Выслушав его, люди прослезились и были так растроганы, что даже забыли о своих мелочных заботах, на какое-то время вновь став настоящими римлянами. Они почувствовали свое единство со стоящим на рострах человеком, а также друг с другом и ощутили собственное могущество как могущество единого народа. Каждый из них словно встал на плечи сограждан и вознесся чуть ли не к небесам, сделался гигантом. Сознание небывалой силы и широты охвата жизни наполнило души людей неудержимым восторгом, и Форум ликовал.

Катон решил воспользоваться благоприятным моментом и, сменив Цицерона на рострах, выступил с предложением присвоить консулу титул отца Отечества.

- Да, такого еще не было в истории Рима, но ведь и подобных деяний мир до сих пор не знал, - пояснил Катон свое намерение отметить Цицерона особым званием.

Ответом ему стал дружный радостный возглас народа. Робкий протест людей Метелла и Цезаря потонул во всеобщем одобрении.

Так Цицерон, придя на форум чуть ли не подсудимым, обреченным на изгнание или казнь, покинул его на руках сограждан отцом Отечества.

После столь успешного бенефиса обижать Цицерона было опасно, так как его охранял ореол народной любви и в какой-то степени - необычный титул: ведь, поди, попробуй осудить отца Отечества! Однако недруги, зная, сколь коротка стала память плебса, полагали, что симпатии народа - всего лишь дым, который скоро рассеется, и сегодняшний герой окажется беззащитен перед ними. Что же касается титула, то это всего только формальный почет, каковой улетучится вместе с парами народной любви, особенно если вместе с его носителем опорочить и того, кто придумал такую неумеренную почесть. Но как бы там ни было, на некоторое время оппозиции пришлось оставить Цицерона в покое и искать другие способы дискредитации республиканской власти.

Первого января в должность консулов вступили Децим Юний Силан и Луций Лициний Мурена. Надели претексты также новые преторы и эдилы. Обряд принятия магистратских полномочий народными избранниками сопровождался вошедшими в моду в последние десятилетия помпезными торжествами.

Однако едва начавшийся праздник был тут же омрачен очередным кон-фликтом. Как только Цезарь получил преторское кресло, он сразу же выступил с предложением, которое откровенно было нацелено на скандал. Новоиспеченный претор заявил, что патриарх сената Лутаций Катул, некогда назначенный ответственным за восстановление Капитолийского храма после пожара, слишком халатно относится к своим обязанностям, растянул работы на несколько лет и потому теперь, когда отделка храма наконец-то завершена, не заслуживает чести освятить его и быть занесенным в летописи. По предложению Цезаря, проведение священного обряда на Капитолии следовало поручить Помпею Великому.

Услышав такое, Катул, который уже позволял льстецам именовать себя Капитолийским, едва не лишился чувств, а все видные сенаторы, бросив красующихся в новом качестве консулов, ринулись в курию, чтобы вынести постановление в защиту Лутация.

В ходе обсуждения своего законопроекта Цезарь вел себя надменно и от-кровенно провоцировал сторонников Катула на скандал. Самого патриарха, когда тот собрался выступить с оправданиями, он как претор, ведший заседание, лишил слова. У присутствующих создавалось впечатление, что для Цезаря не существует никаких норм и законов, и он уже сейчас готов прибегнуть к любым средствам для расправы с соперниками.

- Цезарь, мы видим, сколь ревностно ты стараешься угодить своему новому господину, но как бы ты в поклонах лоб себе не расшиб! - крикнул претору Катон. - Хотя бы здесь, в освященном месте, в курии, среди лучших граждан Рима вспомни, Цезарь, что ты не всегда был слугой, что родился ты свободным человеком!

Цезарь посмотрел на Катона с чувством превосходства и улыбнулся. Он понял, что на этот раз ему удалось обмануть даже этого негласного цензора Рима, что Катон не разгадал его коварного замысла, и это позволило ему смотреть на трибуна свысока. Что же касается укоров его достоинству, то честь была погребена в нем под бронею расчетливости и достучаться до нее не представлялось возможным. Цезарь счел бы себя обесчещенным только в случае поражения, а сегодня он достиг пусть и локальной, но все-таки победы.

Возмущение сенаторов нарастало, и у претора уже не осталось действенных аргументов в пользу своего законопроекта. Тогда он вдруг принял смиренную позу и сказал, что, уступая воле большинства почтенных людей, отказывается от выдвинутого им предложения. С этими словами он сел на преторский стул и виновато поник головою. Все опешили от неожиданности, и в зале повисла тревожная тишина, Казалось, что вот-вот произойдет нечто из ряда вон выходящее, но все, что могло произойти, уже произошло, только этого никто не понял. Теперь же Цезарь сидел смирно, всей позой изображая покорность судьбе, и лишь очень проницательный человек мог бы заметить, как светится торжеством его лицо. Так ничего и не дождавшись, сенаторы успокоились и перешли к рассмотрению других вопросов.