Так, играя на слабостях испорченного дурной эпохой плебса, Цезарь добыл себе известность, позволившую ему претендовать на роль одного из вожаков популяров.

Несмотря на сумбурную молодость и не слишком впечатляющий способ добывания популярности, Цезарь уже тогда выглядел яркой личностью. Он умел производить сильное и большей частью благоприятное впечатление на окружающих. Его ум был стремителен, а язык остр. Красноречие Цезаря не могло сравниться с Цицероновым по богатству и изысканности словесного материала, но при всей простоте стиля оказывало почти такое же воздействие на слушателей за счет ясности мыслей, убедительности доводов и чистоты языка. В политике Цезарь одновременно был и реалистом, и максималистом. Он четко осознавал цель и упорно преследовал ее, не страшась трудностей пути и не ограничивая себя в средствах нормами морали. То, что со стороны казалось авантюрой, в действительности являлось плодом скрупулезного расчета. Чем бы ни занимался Цезарь, он всегда излучал оптимизм, основанный на вере в свои силы. Этот оптимизм в совокупности с доброжелательностью делал его приятным собеседником, и граждане тянулись к нему, но только не такие, как Катон.

У Катона даже его общительность и благожелательность вызывали неприязнь. Марк считал, что если Цезарь и любит людей, то лишь как отражения собственных достоинств. Он все время их удивляет и восхищает и при этом смотрится в них, словно в живое зеркало, в свете их эмоций любуясь самим собою. Эта была еще одна разновидность эгоизма. Именно, угадывая под прикрытием коллективистских достоинств Цезаря его холодный, враждебный римскому духу индивидуализм, Катон и испытывал отчужденность к этому человеку.

Катон присматривался ко всем наиболее активным сенаторам, стараясь заглянуть им в душу, чтобы отсортировать там все наносное, зависящее от личных пристрастий и групповых интересов, и выявить тех из них, кем движет искренняя забота о государстве. Итог его анализа был весьма плачевным. В партии сенатских верхов - оптиматов, включающей остатки аристократии и ее духовных перерожденцев - олигархов, таковых было очень мало, а среди популяров не обнаруживалось вовсе. Однако Катон не унывал. Он был слишком молод, и силы бурлили в нем, требуя борьбы. Во всех делах, за которые он брался, ему препятствовала рутина, созданная современными ему пороками, но до сих пор он умел преодолевать сопротивление и добиваться победы. Былые успехи придавали ему надежды на будущее. На главном плацдарме своей нынешней деятельности, в казначействе, он навел должный порядок и получил настолько очевидный положительный результат, что его заметили все соотечественники. Авторитет казначейства настолько возрос, что даже консулы не считали зазорным придти к Катону и лично засвидетельствовать подлинность того или иного документа. "В следующий раз, когда я буду претором, я откорректирую законодательство и восстановлю дисциплину в судах", - думал Марк. Правда, согласно установленному порядку прохождения магистратур, это могло произойти только через десять лет - слишком долгий срок для агонизирующей Республики.

День, когда Катон расставался с должностью квестора, стал самым счастливым в его жизни. Почти весь Рим собрался перед храмом Сатурна, чтобы с почетом проводить его домой. Здесь были и сенаторы, и всадники, и плебс. Сюда пришли даже многие из тех, кто материально пострадал от проведенных им мероприятий. Они понимали, что Катон выполнял справедливое дело, а поскольку он при этом вел себя корректно, не злорадствовал, не упивался властью, то они и не таили на него зла. Но, конечно, это не относилось к сулланцам, с которыми он обращался как с преступниками. Не было тут и торговцев, а также прочих дельцов, чьи чувства являлись производными от материальной выгоды. Благодаря этому толпа состояла из тех, кого Марк мог считать настоящими гражданами, и их ока-залось гораздо больше, чем прочих.

Он обозревал людское море, по которому одна за другой шли волны радости, восхищения, благодарности, и не мог скрыть улыбку - редкого гостя его лица, но оттого особенно приятного народу. "Разве Красс или Цезарь, которые покупают благосклонность плебса деньгами, способны увидеть такое зрелище! - восклицала душа Катона. - Разве можно сравнить чувства народа, вызванные твоими добрыми качествами и справедливой деятельностью, с пресмыкательством и лестью продажной толпы!" Он вновь и вновь любовался своими согражданами и опять вспоминал тех, кто человеческое в себе пытался подменить материальными знаками престижа. "Несчастные люди, - думал он, - как далеки они от понимания жизни!"

На порог высыпали чиновники и тоже принялись благодарить Катона за то, что он научил их работать добросовестно. "Мы и сами всегда мечтали об этом, - говорили они, - но в обстановке, которая прежде царила в казначействе, просто нельзя было не ловчить. Зато теперь мы можем прямо смотреть в глаза соотечественникам, не вздрагивать при резких голосах обвинителей на форуме и крепко спать по ночам". Потом они принялись сетовать, что приходится расставаться с ним.

"Не волнуйтесь, - утешил их Марк, - вы со мною не расстанетесь. Я и впредь буду наведываться в казначейство, так что придется вам всегда спать спокойно".

Катон выполнил грозное обещание. За большие деньги он купил архивные книги и в течение всех последующих лет контролировал работу казначейства.

Долгое время толпа не отпускала Марка, и он не мог даже спуститься на форум. Наконец ударный отряд его друзей пробил брешь, и Катон двинулся к дому, возглавив длинную процессию провожающих. Когда он уже увидел стоящую на пороге жену в торжественной столе и счастливых детей, произошел эпизод, поначалу испортивший праздник, но в конечном итоге послуживший к еще большей славе героя дня.

Марка догнали двое бывших подчиненных и, перебивая друг друга, торопливо сообщили ему, что в казначействе крупные высокопоставленные дельцы атаковали замешкавшегося Марцелла и принуждают его оформить незаконную сделку.

Марк Клавдий Марцелл был человеком мягким, имевшим склонность к наукам и нравом более походил на ученого, чем на политика. Он с детства дружил с Катоном, который при своем крепком характере руководил им в учении и влиял на его мировоззрение. Марцелл имел большие способности к красноречию и философии и, благодаря твердой руке товарища, вырос в значительную личность, но так и не избавился от стеснительности, делавшей его податливым на уговоры и просьбы.

Зная это, Катон немедленно вернулся в казначейство и по одному виду Марцелла понял, что он уже выполнил все требования окруживших его хищников денежных джунглей. Не говоря ни слова, Марк начал рыться в картотеке и, найдя соответствующий документ, тщательно стер свидетельство слабости характера своего товарища и коллеги. После этого он взял Марцелла за руку и вывел его из казначейства, не обращая ни малейшего внимания на злобные глаза любителей наживы, сверкающие ему вслед молниями угроз.

Марцелл был сконфужен, но подчинился Катону. Впоследствии он поста-рался предать этот эпизод забвению, так как не знал, упрекать ему друга за происшедшее или благодарить его.

После квестуры Катон мог претендовать на должность народного трибуна, и друзья советовали ему поторопиться, чтобы использовать добытую популярность - напиток опьяняющий, но быстро выдыхающийся на ветру неустойчивой, как весенняя погода, социальной жизни. Но Марк, будучи верен себе, не считал нужным занимать важную республиканскую должность только потому, что была возможность ее легко заполучить. "Сейчас угроза государству отступила, зачем же я буду добиваться трибуната? - удивлялся он. - Ведь к сильному лекарству прибегают только при тяжелой болезни".

Катон остался квесторием, но начал готовить себя к дальнейшей карьере. После недавнего успеха извечная мечта каждого римлянина о роли видного государственного мужа казалась ему как никогда реальной в исполнении. Но в отличие от большинства современников, которые заботились не о том, чтобы соответствовать высокому посту, а о том, как его добиться, Марк все силы прикладывал к развитию своих способностей и сбору необходимой информации, то есть стремился к накоплению внутреннего потенциала, а не внешней значимости.