С тех пор Канидий регулярно приходил в казначейство, но Катон не давал ему работы и не платил жалованья. Покровители коррумпированного чиновника боялись вступать в новую схватку с квестором, так как при более подробном рассмотрении дела могли сами оказаться подсудимыми, и смирились с фактическим поражением.
После того, как Катон расправился с двумя наиболее ядовитыми врагами, остальные чиновники присмирели и через страх постепенно пришли к уважению принципиального квестора. Марк же, наведя порядок, принялся за конструктивную деятельность по восстановлению финансового потенциала государства и авторитета казначейства. Он выявил все застарелые долги государства со стороны частных людей, откупных, торговых или строительных кампаний и стал беспощадно взимать их, невзирая на лица.
А лица те были весьма важными и надменными в сознании собственного могущества. Не в пример Лутацию Катулу, который в преследовании своих целей не шел дальше просьб и невинных хитростей, они были готовы на все. В их арсенале имелись: подкуп, шантаж, судебные преследования, угроза загубить карьеру и прочие средства воздействия на неугодных людей. Но, увы, все это оружие оказалось негодным против Катона. Его нельзя было подкупить, ибо он был честен; невозможно шантажировать все из-за той же честности, благодаря которой он не был замешан в порочных предприятиях; никто не мог справиться с его логикой на судебных баталиях, потому он был неуязвим для клеветы; наконец, Катон скорее воспротивился бы тому, кто вздумал бы помогать его карьере, чем тому, кто препятствовал бы ей. "Странный тип, - говорили о нем зловещие фигуры вроде Катилины, - он ни в чем не ищет выгоды, потому его не за что подцепить. Круглый дурак, однако настолько круглый, что его не ухватишь!" Самые отъявленные богачи в бессилии разводили руки и со скрежетом зубовным возвращали присвоенные государственные средства. "И зачем деньги, когда живешь среди таких вот Катонов, на которых они никак не действуют!" - возмущались они.
Но если могущественные представители олигархии и деловых кругов прежде безнаказанно обирали государство, то многие порядочные люди, наоборот, стали жертвой произвола чиновников и не могли взыскать того, что им причиталось. Однако теперь Катон не только взимал долги, но и столь же скрупулезно платил то, что задолжало государство. Граждане, получая от квестора деньги, которые уже считали безвозвратно утерянными, с просветленным взором восклицали: "В государство вернулась справедливость!"
В своем походе против злоумышленников Катон углубился в пятнадцати-летнюю давность и привлек к расплате пособников Суллы. Тогда, во времена проскрипций, диктатор платил по тысячу двести денариев за убийство каждого своего врага. И вот сейчас Катон объявил выплаты из государственной казны наград за убийство граждан незаконными и потребовал возвратить деньги.
Эта мера вызвала резонанс в обществе. Народ помнил злодеяния приспешников диктатора и жаждал возмездия. Кроме того, волна борьбы с нобилитетом выплеснула на поверхность бывших марианцев, которые теперь называли себя популярами, то есть выразителями воли народа, и всяческими пропагандистскими методами старались еще сильнее разжечь злобу плебса, дабы с ее помощью смести с сенаторских скамей аристократов и занять их места. Но при всем том, никто не рисковал задевать приближенных диктатора, страшного и после смерти. Действия же, предпринятые Катоном, послужили сигналом к массовому преследованию сулланцев. Каждый из них, выходя из казначейства с облегченным кошельком, неминуемо попадал в руки судебных обвинителей. Репутация Катона как справедливейшего человека позволяла народу во всех, кто был подвергнут им унизительной процедуре финансового отчета по делу о проскрипциях, видеть преступников, и потому всякий, с кого квестор взыскивал зловещую сумму в тысячу двести денариев, тут же считался осужденным общественным мнением .
Катон в самом деле вел себя как судья. Он говорил с сулланцами жестко и бесцеремонно, называл их негодяями, утверждал, что лишь по недосмотру правосудия они до сих пор оскорбляют Рим своим присутствием.
"Тебя я, будучи подростком, лично видел в доме Суллы, куда ты в окровавленных руках принес голову брата ради вот этой самой награды", - говорил он одному из них, пытавшемуся протестовать, и тот готов был заплатить тройную цену, лишь бы подобру-поздорову унести ноги.
"А ты, как я выяснил, был пособником Хрисогона и, помимо отмеченного Суллой убийства, совершил их еще несколько в угоду своему господину из рабского рода", - бросал он второму, заставляя его пятиться к выходу, не помня себя от страха.
"Ты же, не только совершил убийство главы славного дома, но и продал в рабство его жену и детей, а заодно и племянников, и при этом присвоил имущество всех своих жертв! По тебе давно уже крест скрипит!" - разоблачал он третьего, обрекая его помимо штрафа на изгнание.
Гневные обличительные речи Катона заставляли краснеть застарелых развратников и бледнеть матерых убийц. И, несмотря на все попытки олигархов запугать квестора, его голос звучал громче голосов народных трибунов, консулов и цензоров. "Вот она, настоящая цензура!" - восклицали граждане. "Поистине храм Сатурна сегодня стал выше курии", - вторили им другие. "Катон придал квестуре консульское достоинство", - отзывались третьи.
Но, помимо этих восторгов, слышались и иные речи. "Посмотрим, что с ним будет после квестуры, - зловещим шепотом перекликались представители определенной категории граждан, - столько врагов он себе создал, что ему больше не жить. Любовь народа рассеется, как дым, а ненависть противников останется".
Катон не слушал ни тех, ни других. Он пользовался компасом своей совести и потому твердо шел избранным курсом. В результате его деятельности скудная прежде казна наполнилась доверху. Деньги хлынули в экономику, словно свежая кровь - в ослабленную болезнью кровеносную систему, и финансовая жизнь государства нормализовалась. Как прежде во вверенном ему легионе, так и теперь в казначействе Катон добился значительных положительных результатов без каких-либо чрезвычайных мер, лишь благодаря неукоснительному следованию издавна установленным порядкам. Таким образом он вновь доказал, что причина упадка государства не в плохих законах, а в дурных людях.
Деятельность квестора не исчерпывалась работой в казначействе. Начиная со времен Суллы, эта магистратура давала право участвовать в заседаниях сената. Катон с равным усердием относился к обеим функциям своей должности. Утром он раньше всех приходил в подвал храма Сатурна, а вечером позже всех покидал его, и точно так же первым появлялся в курии в дни собраний сената. Примостившись в уголке, Марк обычно читал книгу, пока собирались остальные сенаторы, которую прятал в складках тоги, если к нему приближался кто-либо чужой.
Катон с большим вниманием прислушивался к прениям заслуженных му-жей, но сам поначалу редко принимал в них участие, желая предварительно освоиться в новой обстановке, тем более что она оказалась совсем не такой, как он думал. Попав в сенатскую среду, Катон с удивлением обнаружил там полнейший разброд во мнениях. Причем почтенные старейшины спорили, как дети, даже о самых, казалось бы, незначительных либо очевидных вещах. Люди, которых он уважал, порою противились несомненно полезным законопроектам, а неприятные типы, весьма смахивающие на демагогов и авантюристов, часто, наоборот, выдвигали вполне здравые предложения. Первое время Марк пребывал в растерянности. Он по мере сил старался, невзирая на лица, поддерживать любые дельные мысли, звучащие в курии, но очень скоро на него почему-то окрысились почти все сенаторы, и стар, и млад. Позднее он понял, что тут происходит не рассмотрение мнений, а идет борьба партий. Весь сенат был поделен на группировки, которые враждовали друг с другом, вступали во временные союзы, затем рвали одни связи и создавали новые. При обсуждении любого вопроса, сенаторы руководствовались именно этими групповыми интересами и, не вникая в суть проблемы, оценивали то или иное предложение с точки зрения его влияния на дальнейшую расстановку политических сил.
