Помпей некоторое время слушал внимательно, потом перебил Катона и с несколько неестественной, наигранной самоуверенностью произнес:

- Все это я знаю, и рад, что молодые люди, вроде тебя, Марк, разделяют мою тревогу о судьбе Азии. Я все знаю, - повторил он, - и о городах, и о непрочности власти, и о ненадежности границ. Я буду укреплять и расширять города, каковые во всех странах всегда были оплотом нашей гегемонии. В Киликии я уже пополнил городское население тысячами пленных, можешь не сомневаться, устрою дела и в Вифинии, и в Ликии, и в Сирии, и даже в Иудее. Сирию я думаю вообще сделать провинцией, и мои люди уже присмотрели резиденцию в Антиохии.

- Уж не Деметрий ли? - улыбнувшись, спросил Катон.

- И он тоже, - многозначительно подтвердил Помпей.

Марк рассказал ему анекдот с антиохийским парадом в честь Деметрия, но собеседнику это почему-то не понравилось. Он для приличия коротко хохотнул и стал прощаться, ссылаясь на дела.

На третий день они обсуждали ситуацию уже в самой Римской республике и говорили о ее перспективах. Заводя эту тему, Марк преследовал две цели: во-первых, он хотел выведать сокровенные планы Помпея, выяснить, не покушается ли тот на свободу соотечественников, а во-вторых, намеревался исподволь сориентировать его на республиканские ценности. Поэтому он старался убедить Помпея, что уважение равных людей дороже рабского пресмыкательства подданных, а также всяческими намеками подчеркивал, что до сих пор он был силен в первую очередь поддержкой большинства граждан, но сразу окажется в меньшинстве, если повернет против Республики. Помпей не подавал вида, понимает ли он хитрую дипломатию Катона или нет. Он отвечал либо слишком упрощенно, либо, наоборот, очень замысловато, а потом пришел в раздражение и воскликнул:

- Ты, Катон, словно упрекаешь меня в чем-то! Уж я-то, по-моему, не заслуживаю худых слов и подозрений, ибо никто не принес Отечеству столько побед, сколько я!

После этого он начал жаловаться на тяготы походной жизни, вконец измотавшей его, и, ловко закругляя разговор, сказал:

- Вот видишь, опять надо идти. Нет никакой возможности побеседовать с умным человеком.

В следующую встречу Катон повел речь о философии. Помпей большую часть жизни воевал и философствовать ему было некогда. Он поначалу с интересом слушал Марка, но, убедившись, сколь велико его отставание от собеседника в этой области, почувствовал досаду. Помпей привык всегда быть первым и не мог стерпеть второстепенной роли даже в беседе. Особенно ему не понравилось то, что Марк, преломляя греческое учение в нужном ему аспекте, опять принялся высвечивать республиканские доблести во всей их красе, будто поучая его.

После этого Великий стал избегать Катона. Его тяготило даже присутствие Марка. Под оком этого странного, забавного, но незыблемого оплота нравственности он чувствовал себя словно на форуме во время отчета перед цензорами. Что бы Помпей ни делал, что бы ни говорил, он все время косился на Катона, стараясь угадать его реакцию. Ему было отлично известно, как в той или иной ситуации поведут себя его приближенные, друзья и, тем более, льстецы, но за Катона поручиться никогда не мог. Тот несколько раз уличил его в неблаговидных помыслах, скрытых за красивой фразой, и с тех пор Помпей начал опасаться его. Однако он сам сердился на себя за неприязнь к Катону, поскольку это чувство характеризовало не столько Катона, сколько самого Помпея, и как бы указывало на наличие в нем моральных изъянов. И все же, несмотря на внутреннюю борьбу, он не мог проникнуться симпатией к гостю. Когда перед ним вставала альтернатива: усомниться в собственном величии или осудить нелицеприятность Катона, он избирал второе.

В конце концов Марк и сам понял, что он здесь лишний, и объявил Помпею о своем отъезде. Великий любил великую свиту, поскольку в Риме количество друзей воспринималось как лучшее свидетельство достоинств гражданина, и всеми мерами привлекал к себе знатных молодых людей, однако Катона удерживать не стал и отпустил его с легким сердцем.

Из Эфеса Марк отправился в Галатию, откликнувшись на приглашение царя Дейотара, давнего друга его отца. В дороге он продолжал размышлять о Помпее. Марк не смог разгадать этого человека. Порою тот казался достойным данного ему громкого прозвища, а иногда разочаровывал его. Ему так и не удалось уяснить взгляды Помпея на общественную жизнь и государство, определить его конечную цель. Многие высказывания знаменитого человека радовали, но в самой лучшей его речи обязательно попадалась фраза, которая портила впечатление. На две трети он состоял из чистой стали исконной римской нравственности, а одну треть этой личности заполняла текучая вода эллинистического эгоизма, вызывавшая ржавчину. Иногда на Помпея можно было опереться, как на незыблемую скалу, а в другой раз - провалиться, словно в колодец.

Подойдя к ехавшему в повозке Афинодору, Марк решил узнать его мнение о герое современного Рима.

- Что ты скажешь о нашем Великом? - спросил он с некоторой иронией.

- Этот человек принесет немало несчастий и вам, и самому себе, - медленно и веско изрек грек.

- Но пока все его предприятия заканчивались блестящим успехом, - сказал Марк, приглашая Афинодора к дискуссии. Но тот больше не проронил о Помпее ни слова.

Когда путешественники вступили в Галатию, им предстала совсем другая страна, не похожая ни на греческие области Ионии и Эолии, ни на азиатские царства в глубине материка, ни на греко-македонскую Сирию. Она образовалась около двухсот лет назад в результате нашествия с северо-запада воинственных галлов. Балканские греки смогли защитить свои земли, в основном, благодаря усилиям этолийцев, и тогда галлы вторглись в Малую Азию и осели в центральной части, вытеснив изнеженных фригийцев и лидийцев. Чуть более чем за сто лет до излагаемых событий, римляне воевали с этим народом и победили его ценою больших потерь. Но, однажды усмирив галатов, они навсегда получили в их лице верных союзников. Нынешний царь одного из трех галатских племен Дейотар тоже участвовал во всех римских начинаниях на Востоке и совсем недавно вернулся от Лукулла, а теперь готовил отряд к отправке в лагерь Помпея. Галаты, как называли галлов греки, до сих пор жили обособленно от соседей и сохраняли обычаи и нравы своих предков. Городов здесь было мало, и большая часть населения обитала в небольших селах. Римлян тут принимали дружелюбно и, что особенно ра-довало Катона, просто, без помпы и лести.

Однако сам Дейотар при встрече с римлянами повел себя иначе и более походил на прочих азиатских царьков, чем на собственных подданных. Либо его испортил пример греков и азиатов, заискивавших перед представителями главенствующего в мире народа, либо он был дурного мнения о римлянах. Так или иначе, царь начал оскорблять Катона многочисленными дарами и суетиться вокруг него, как евнух у ложа султана. Марк отбивался от подарков со всею своею воинствующей честностью и становился суровее с каждым новым подношением. С немалым трудом сквозь золотой ливень ему удалось рассмотреть суть происходящего. Оказалось, что царь, озабоченный своим преклонным возрастом, опасался за дальнейшую судьбу сыновей и хотел расположить в их пользу возможно больше римлян. О Катоне он слышал как о надежном человеке и потому охотился за ним с особым рвением.

"Какими же чудовищами мы представляемся этому несчастному старику!" - ужаснувшись, подумал Марк и принялся заверять Дейотара, что в случае необходимости поговорит по вопросу о его наследниках с нужными людьми, попутно, однако, объясняя, что сам имеет малое влияние в Риме, поскольку даже не является сенатором.

- О, ты будешь сенатором! - убежденно воскликнул галл.

- Почему ты так уверен?

- Ты достоин этого... Тебя сам Помпей Великий чествовал!

Катон поморщился, но ничего не возразил и только продолжал молча уворачиваться от летящих в него даров.

"Видно, Лукулл, в самом деле, небезгрешен, если приучил этого царька к такому обращению с римлянами", - подумал он.