Лукулл был представителем аристократии и в этом качестве его недолюб-ливали солдаты. Когда же противники нобилитета, придя в себя после кровавой бани, устроенной им Суллой, пошли в контрнаступление и в консульство Помпея и Красса взяли убедительный реванш, их эмиссары подняли бунт в армии Лукулла. Поводом для возмущения послужили снег и лед, встретившие легионеров в такой северной стране как Армения. Проконсул был вынужден отступить на юг. Но неповиновение усиливалось. Лукулла называли диктатором и тираном, ибо он тяжко провинился перед задававшими тон в политике ростовщиками и торговцами, ограничив свободу их творчества на истерзанной войнами и поборами земле Малой Азии. В одночасье Лукулл сделался жестоким злодеем. Никто так не силен в очернительстве, как представители деловых кругов, поскольку в процессе своей деятельности они слышат от людей такое, что способны составить самую обширную и богатую коллекцию ругательств и поносных слов. Та же кампания велась и в Риме, только чуть более изощренно. Так, например, по городу распространили слух, будто Лукулл полученные в качестве добычи деньги скрыл от солдат и пустил в рост в столице. В этом его обвиняли профессиональные ростовщики. В конце концов войско возвратилось в Малую Азию, и плоды многолетних трудов и побед были утрачены. А из Рима прибыл консул Маний Ацилий Глабрион, чтобы принять командование от Лукулла. Правда, процесс "освобождения от власти тиранов" зашел в армии так далеко, что новый консул даже не отважился показаться в лагере.
Тем временем Митридат возвратился в свое царство, отвоеванное для него римскими борцами за свободу и демократию, и вместе с ним в Малую Азию вернулась война. Киликия, несмотря на римское присутствие, по-прежнему кишела пиратами. В Сирии, избавленной Лукуллом от армян, не было иноземного властителя, но не было и собственного. Страны Ближнего Востока представляли собою конгломерат мелких княжеств, союзов городов и отдельных общин, где бродили в поисках легкой добычи всевозможные авантюристы со своими дружинами или, точнее, бандами, среди которых были даже арабы, и собирали дань с городов, не способных себя защитить.
Таков был мир, в который попал Катон. Здесь привыкли бояться силы и презирать слабость. Именно эта парная категория: сила и слабость - была определяющей для азиатов того времени. Такие качества как благородство, честность, справедливость, скромность, ум, образованность представлялись тончайшими, почти неуловимыми, а самое главное, бесполезными нюансами личности. Если в какой-либо местный город являлся могущественный гость, ему прислуживали, льстили, устраивали овацию, если приходил человек, не располагающий возможностями грабить и насиловать, его не замечали или издевались над ним.
Каждый гражданин Рима был силен уже одним своим именем, потому всем заезжим римлянам тут угождали, всячески изъявляли им любовь и до поры до времени скрывали зависть и ненависть. Однако всегда передвигавшийся пешком, просто одетый, просто себя державший Катон, который никогда не открывал двери ногами, не стучал кулаком по столу и не грозил морем крови, вызывал у азиатов недоумение, граничащее с презрением. Глядя на смирно сидящего среди вороха дорожной поклажи в ожидании места в гостинице философа, они восклицали: "Надо же, и среди римлян встречаются такие недотепы!"
Обычно Марк утром посылал вперед к месту следующего ночлега двух рабов, в обязанности которых входило разыскать кого-либо из друзей рода Порциев или найти место на постоялом дворе. Только если не удавалось ни то, ни другое, люди Катона обращались за помощью к местным властям.
Когда народ рассудителен и деятелен, его возглавляют лучшие из граждан, там же, где население активно лишь на собственных дворах и огородах, руководящие посты захватывают худшие его представители.
Отцы азиатских городов являли собою сгусток черт людей, порожденных бредовым временем заката цивилизации. Уже по внешнему виду и количеству слуг они устанавливали материальное состояние хозяина, и эта информация полностью определяла их отношение к гостю. Потому не было для них объекта потешнее Катона. Обычно местные магистраты встречали его крайне пренебрежительно, но если ему ненароком удавалось обнаружить перед ними ученость, это бесполезнейшее, в их понимании, качество, то они принимали напыщенный вид и разыгрывали комедию почитания философа. Выказывая карикатурное преклонение, они всяческими проволочками испытывали терпение римлянина и, вдоволь поиздевавшись, в конце концов отправляли его в какую-нибудь убогую лачугу. При общении с этими избранниками народа Марк часто вспоминал жилище Афинодора на высокой горе и готов был признать правоту переубежденного им тогда мудреца, однако подавлял в себе все признаки недовольства и раздражения, сохраняя любезность и невозмутимость.
Вовсе анекдотический случай произошел в Антиохии. Этот крупнейший город Сирии славился культурными ценностями и даже имел свою философскую школу. Поэтому Катон стремился сюда с особым чувством и надеялся на взаимопонимание с местными ценителями мудрости. Однако действительность превзошла все ожидания. На подступах к городу клубилась праздничная толпа, вдоль дороги стоял почетный караул из облаченных в парадные одеяния юношей, а навстречу Катону плыла вереница убранных венками жрецов и представителей власти. После всего, что Марк натерпелся от азиатов, он был рад доброму приему, но только не такому официальному и помпезному. Встретившись взглядом с дородным с масленой физиономией распорядителем торжеств, он нахмурился, досадуя на свой авангард за то, что посланные вперед слуги не помешали демонстрации столь нелюбимой им пышности, и впервые почувствовал растерянность.
"Эй, ты! - вдруг грубо крикнул ему обладатель масленой физиономии. - Скажи, где вы оставили Деметрия и скоро ли он будет здесь?"
Друзья Катона разразились хохотом, а сам он от неожиданности сконфузился и в этот момент даже не сообразил, что сказать.
Деметрий был богатым вольноотпущенником, ходившим в советниках у Помпея. Знаменитый полководец тогда заинтересовался Востоком и разослал по Азии доверенных людей для сбора информации и подготовки своего появления на этой арене грядущих событий. В Антиохии имелся собственный вполне законный правитель, являвшийся отпрыском некогда славной династии Селевкидов, однако юридическое обоснование власти не имеет никакого значения, когда за нею не стоит реальная сила. Царек же, увы, не мог защитить горожан от набегов грабителей. Поэтому антиохийцы заискивали перед всяким властителем в надежде, что тот обеспечит им мир. Именно этим объяснялась грандиозность приема, устроенного ими приближенному могущественного Помпея, хотя сам по себе он был лишь денежным мешком с сопутствующими ему самодовольством, хитростью и наглостью. Главным своим достижением Деметрий считал то, что отстроил себе дворец, затмевающий роскошью и подавляющий громоздкостью римский дом Помпея, и скупил сады в окрестностях Рима; и если бы ему сказали, что истинный дом Помпея превосходит его хоромы в миллионы раз, ибо им является его Отечество, вольноотпущенник лишь вытаращил бы глаза и расхохотался.
"Несчастный город!" - воскликнул Катон, когда "масленый" уже отвернулся от него, высматривая на дороге желанного гостя.
Антиохийские философы, как и вообще все поклонники мудрости, встре-ченные Марком в Азии, отличались от прочих соотечественников лишь эрудированностью и софистической риторикой. В катящемся вниз обществе невыгодно постигать основы мироздания, поскольку все законы предвещают его дальнейший упадок. В этих условиях раскрывать людям глаза на действительность опасно, а самому себе - неприятно. Поэтому ученые деградирующих цивилизаций, как, впрочем, и художники, суть подменяют изощренной формой и до бесконечности блуждают в густой чаще темных словес, выдумывая все новые и новые формулы абсурда. Естественно, что Катону, четко видевшему свою дорогу в жизни, азиатские круговращения мысли на одном истоптанном месте понравиться не могли, и он рассорился с местной интеллектуальной элитой. Здешние философы были принципиально неспособны понять его стремление к поиску истины и, защищая свое право на ограниченность, объявили его туповатым прямолинейным ортодоксом. На том они и расстались.
