Тем временем на западе Африки активизировались мавританские вожди, надеявшиеся с помощью Цезаря овладеть царством Юбы. Великий император не скупился на обещания и всячески заигрывал с ними. С одним из них он так сдружился, что по своему обыкновению соблазнил его жену: должна же дружба давать не только выгоду, но и удовольствие! Мавританцы напали на Нумидию и захватили один из крупнейших городов страны. Юбе пришлось оставить римлян и заняться собственными проблемами. Это облегчило положение Цезаря и дало ему время дождаться подкреплений из-за моря. Наскоро уладив дела с мавританцами, Юба вновь присоединился к республиканцам, и вместе с Метеллом Сципионом они прибыли к месту событий. "Единственный император римлян", по высказыванию коменданта Гадрумета, и в самом деле возомнил себя Единственным, потому активно маневрировал перед лагерным валом Цезаря, вызывая того на бой. Однако всегда стремительный Цезарь на этот раз проявлял непривычную медли-тельность и уходил от столкновения с неприятелем. Лишь когда к нему прибыли все резервы и в мелких стычках его воины приспособились к манере действий врага, он выказал готовность к битве. Однако, поняв, что преимущество утеряно, Метелл тоже начал осторожничать. Следуя советам штаба и письменным пожеланиям Катона, он перешел к позиционной борьбе, сулившей не быстрый, но верный успех. Тем не менее, его выдержки хватило ненадолго. Ликторы, фасцы, лицемерие сенаторов и подзуживания Юбы, упрекавшего Метелла в послушании Катону, раздули его самолюбие до размеров, превышающих масштаб личности. С этого времени он руководствовался уже не интересами дела, а стремлением соответствовать образу, созданному его окружением. Поэтому, когда Цезарь демонстративно напал на город Тапс, его провокация увенчалась успехом, и Метелл Сципион вывел свое большое, но неопытное войско на бой в поле, удобное для действий легионной фаланги Цезаря.

 Катон все это время находился в Утике, снабжая из своих запасов армию Метелла. Там же заседали сенаторы, оказывая словесную помощь легионам. У пунийцев был собственный совет трехсот, созданный Катоном из местной знати в основном римского гражданства, который тоже регулярно собирался в роскошном зале и, поупражнявшись в риторике, не принимал никаких решений, дабы не попасть впросак, когда исход борьбы между республиканцами и Цезарем был неясен.

Превратив Утику в хорошо защищенный и обеспеченный город, Катон тем самым привлек в его стены славных римских нобилей и африканскую знать со всей провинции. Это портило атмосферу словесными испарениями мозгов просвещенной и упитанной публики, однако Катон мирился с таким положением дел, понимая, что от аристократии все же есть польза, состоящая в том, что она олицетворяет собою престиж государства, чего как раз не хватало Цезарю. Однако Марк негодовал, когда протирали тоги и проговаривали время люди, способные не только олицетворять что-то, но и быть кем-то. Он неоднократно пытался активизировать громогласного Гнея Помпея, который, грозно просверкав кинжалом перед сникшим Цицероном, впоследствии так и не сумел найти себе достойное дело и в конце концов осел в Африке.

- Твой отец, будучи совсем молодым человеком и частным лицом, собрал войско и нанес немалый урон врагам государства, - говорил ему Катон, - и всю дальнейшую жизнь он провел так, что даже у Рима, колыбели героев, не нашлось титулов и званий, достойных его деяний, а потому ему приходилось исполнять экстраординарные должности, причем всегда успешно, всегда с пользой для народа римского. А ты, носитель такого имени, обладатель таких дарований, бездействуешь, когда рядом обретается безнаказанный враг, доведший до гибели твоего отца и теперь уничтожающий Отечество! Ты должен понимать, что являешься Помпеем не только по крови, ты - наследник той любви римлян и жителей провинций, которую пробудил в них Магн. Некогда Помпей Великий говорил, что достаточно ему топнуть ногою, и перед ним словно из-под земли возникнут легионы. Так вот, Гней, если ты топнешь, то мир тоже не останется глух к этому. Для всего Средиземноморья имя Помпея означает добросовестность, справедливость и победу. Люди страдают от произвола алчности и властолюбия; брось клич, и мир отзовется тебе в ответ. Так ты подхватишь меч своего отца, поддержишь его дело, а значит, оживишь важнейшую часть его самого. Так ты спасешь Республику и встанешь вровень с Ромулом, Камиллом, Сципионом Африканским и Помпеем Магном. Метелл Сципион ныне главенствует над римлянами только потому, что он тесть Помпея, но ты - сам Помпей!

- Но что я могу сделать? - раздраженно спрашивал Гней в ответ на такие призывы Катона. - Сколько бы я здесь ни топал, никто не придет, поскольку всех способных носить оружие вы с Цезарем уже поделили между собою.

- А ты топай там, где этого ждут - в Испании, например, а хорошо бы и в Мавритании, чтобы связать тамошних царьков внутренней войною и освободить Юбу от лишних забот, - не унимался Катон. - Повторяю, Гней, одно твое имя стоит многих легионов, а добавь к нему свой ум, энергию, волю и получишь целое войско.

После таких слов Помпею уже невмоготу было усидеть среди ленивых бездарных толстосумов, и, пройдя через мучительные раздумья, он собрался в путь. Однако в Мавритании Помпей не преуспел, зато в Испании ему удалось поднять антицезарианское восстание. Но этот плод созрел впоследствии, а война в Африке продолжалась своим чередом.

Катон советовал Метеллу взять в союзники время и использовать преиму-щество своей территории, каковой Африка стала для республиканцев благодаря целому году целенаправленной деятельности. Помимо экономического аспекта он обращал внимание полководца и на политический фактор. "Время истощает силы любой тирании, - писал Марк, - отсутствие побед обернется для Цезаря поражением, а для нас станет успехом".

"Ну, ясное дело, Порций хочет, чтобы именно его почитали победителем в войне, - хмыкал, читая письма Катона, Метелл, - чтобы простофили на форуме говорили: "Это честный, непорочный Катон так все организовал в Африке, что Сципиону осталось лишь отсидеться в лагере!" Ну и хитрец Порций. Будто бы отдал мне империй - ах, какое благородство! - а сам жаждет исподволь вырвать у меня славу победителя! И при этом еще прикидывается эдаким нравственным девственником!"

Интерпретировав советы Катона на собственный манер, Метелл дал ему высокомерный и презрительный ответ, дабы разом поставить ничтожного претория на место. "Ты, Порций, сам заперся от врага в крепких стенах, окружил себя глубоким рвом, обсыпал высоким валом и другим препятствуешь сразиться за свободу в честном бою. Можно снизойти к слабости человека, абсолютно лишенного стратегических дарований, но знай, Порций, что есть еще в Риме настоящие мужи, способные грудью встретить опасность!"

"Больше проку встречать Цезаря грудью Клеопатры, чем твоей, Метелл!" - с досадой заметил Катон, когда прочитал сей ответ гордого императора. Тот показался ему настолько мелкой личностью, что ничего, кроме сарказма в цицероновском духе не вызвал.

"Наше дело проиграно! - воскликнул Катон вслух, впервые обнаружив свой глобальный пессимизм перед окружающими. - Эти люди не могут быть победителями. Я совершил ошибку: нельзя было и близко подпускать этого человека к преторию. Увы, так же, как великое дело раскрывает доблести больших людей, оно обнажает пороки ничтожных, словно высокая волна - рифы на мелководье".

Петушиный апломб проконсульских фраз отчетливо высветил перед ним кошмар будущего. Рассеялись последние иллюзии, порожденные сознанием на-копленной в Африке мощи. Войну уже можно было считать законченной. Но такова была судьба Катона - всю жизнь защищать проигранное дело, проигранное всем остальным человечеством. Однако, будучи римлянином, он не мог сражаться без стремления к победе. И если уж нельзя было спасти сам античный мир, то Катон сумел осветить его гибель сиянием жертвенности в назидание будущим цивилизациям, закодировав трагедию своего народа нравственными символами в спасительное послание потомкам, не подозревая, однако, что взывает к подкаблучникам диктатора, способным лишь вопить от восторга и боли под ударами господского кнута.