Книга оказалась началом того, что она позже охарактеризует как фазу ориентализма. Она читала все без разбора о мире магометан — от подборки любовных историй, происходивших в Каире и Самарканде, до «Тысячи и одной ночи». Через пару лет, однако, любовные романы уступили место толстым томам исламского учения и истории, и она начала самостоятельно изучать арабский язык.

По существу, она жаждала преображения. В течение многих лет она мечтала забыть о своем несчастном и унылом прошлом и войти в новый мир, где ее примут с радостью. Ислам, казалось, обещал то самое преображение, которого она жаждала.

Она начала посещать местный исламский центр и, не говоря ничего родителям или учителям, стала изучать Коран. Вскоре она уже регулярно посещала мечеть и через некоторое время после того, как ей исполнилось восемнадцать, была принята в исламскую веру. Позже в том же году, уже бегло говоря по-арабски, она хорошо изучила урду. Когда ей было двадцать, ее приняли на первый курс факультета восточных языков Сорбоннского университета в Париже.

В начале второго года учебы в университете она вдруг ощутила, что ее окружает совершенно чуждая ей культура. Ислам запрещал веру в любого бога, кроме Аллаха, и этот запрет включал в себя ложных богов, олицетворяющих деньги, общественное положение или коммерцию. Но куда бы она ни смотрела, и среди мусульман, и в среде неверных она видела грубый материализм и поклонение этим самым богам.

В ответ она сделала свою жизнь аскетичной до крайности и стала посещать мечети, которые проповедовали самые строгие формы ислама. Здесь имамы проповедовали, что нужно отбросить все неисламское, и особенно то, что относилось к великому сатане — Америке. Ее вера стала ее броней, и ее отвращение ко всеобщей коммерциализации, которую она видела вокруг, переросло в тихую всепоглощающую ярость.

Однажды, возвращаясь из мечети, она присела на скамейку на станции метро, и к ней подсел молодой североафриканец с неухоженной бородой. Его лицо казалось неопределенно знакомым.

— Салам алейкум, — пробормотал он, взглянув на нее.

— Алейкум салам.

— Я видел тебя на молитвах.

Она наполовину закрыла книгу, которую читала, но не сказала ничего.

Молодой человек наклонился вперед:

— Сегодня после обеда в мечети проповедует Шейх Рухалла. Ты должна прийти.

Она удивленно посмотрела на него. Несмотря на неопрятную внешность, от него исходила спокойная властность.

— И что же проповедует этот Шейх Рухалла? — спросила она.

— Он проповедует джихад, — сказал молодой человек. — Он проповедует войну.

В начале девятого Лиз уже сидела напротив Уэдерби. Когда чуть раньше она добралась до своего стола, ее ждало телефонное сообщение из трех слов: Марципан Пять Звезд. Это, как знала Лиз, означало, что Сохэйл Дин хотел, чтобы ему срочно позвонили домой. Она набрала его номер, и, к ее облегчению, Сохэйл сам снял трубку. На заднем плане она слышала механический смех, издаваемый телевизором.

— Дэйва можно? — спросила она.

— Сожалею, — сказал Сохэйл. — Вы ошиблись номером.

— Как странно, — сказала Лиз. — Вы знаете Дэйва?

— Я знаю шестерых или семерых Дэйвов, — сказал Сохэйл, — и ни один из них здесь не живет. До свидания.

Значит, через шесть или семь минут он перезвонит ей из автомата. Она научила его никогда не пользоваться самым близким к дому автоматом. Тем временем она позвонила своему инструктору по стрельбе из тренировочной школы МИ-6 в Форт-Монктоне, и к тому времени, когда Сохэйл перезвонил, ее принтер уже печатал нужную ей информацию.

Уэдерби, подумала она, выглядит усталым. Его манеры тем не менее были изысканны, и, пока она говорила, она ощущала его абсолютное внимание.

— Я согласен с тобой насчет Истмана, — сказал он. — Его как-то используют, и похоже, что ситуация вышла из-под его контроля. Кажется бесспорным, что здесь есть какая-то связь с немцами и что связь эта указывает на Восток. Более определенно, есть вероятность, что на стоянке грузовиков что-то кому-то передали.

Лиз кивнула:

— Полиция, судя по всему, действует исходя из предположения, что была применена армейская штурмовая винтовка.

Еле заметная улыбка.

— Ты, очевидно, думаешь иначе.

— Я вспомнила кое-что из того, что нам рассказывали в Форт-Монктоне. Как КГБ разработало новое поколение пистолетов большой убойной силы. Такие, как «гюрза», весящая больше килограмма и стреляющая бронебойными пулями. Я связалась с Барри Холландом, и он рассказал мне, что у ФБР есть результаты тестовых стрельб из пистолета калибра 7,62, у которого пока нет даже названия. Он известен как просто ПСС. — Она заглянула в распечатку. — Пистолет самозарядный специальный.

— Это же бесшумное оружие, — заметил Уэдерби.

— Вот именно. Уродливая на вид вещь, но технически это большой прорыв. Самые низкие звуковые характеристики из всех существующих видов огнестрельного оружия. Можно выстрелить из кармана пальто, и человек, стоящий рядом с вами, не услышит ничего.

Левая бровь Уэдерби приподнялась.

— К нему идут бесшумные боеприпасы. Называются СП-4. Каким-то образом пороховые газы полностью удерживаются в гильзе, находящейся в корпусе оружия. Газы наружу не выходят, и поэтому нет ни шума, ни вспышки.

Уэдерби не улыбнулся, но какое-то мгновение задумчиво ее рассматривал.

— Итак, почему же наш человек обеспокоился приобрести такое экзотическое оружие? — сказал он.

— Потому что он ожидает, что ему придется стрелять по защищенным целям. Полиция. Охранники. Спецназ.

— К каким еще выводам мы можем прийти?

— То, что у него или, более вероятно, у его организации есть доступ к самому лучшему. Это штучное оружие. Пока была выпущена лишь очень ограниченная партия для подразделений российского спецназа, задействованных в настоящее время в тайных операциях против чеченских боевиков. Разумно предположить, что один или два экземпляра каким-то образом попали в руки мятежников.

— А от них в руки моджахедов… Да, я вижу, куда ты клонишь. — Уэдерби равнодушно взглянул на окно. Он, казалось, прислушивался к стуку дождя. — Что-нибудь еще?

— Боюсь, что ситуация ухудшается, — сказала Лиз. — Когда я вернулась сегодня вечером, я ответила на пятизвездочный звонок Марципана.

— Продолжай.

— Его коллеги читают в Интернете какой-то арабский информационный бюллетень. Он думает, что материал был написан членами ИТС в Саудовской Аравии — возможно, из группы аль-Сафы, — которые планируют некую символическую акцию здесь, в Великобритании. Никаких намеков на то, что, когда или где, но якобы там говорится, что «пришел человек, чье имя — Месть важнее Бога».

Уэдерби на мгновение застыл не мигая.

— И ты думаешь, что человек, о котором они говорят, может быть нашим бесшумным стрелком из Норфолка? — сказал он осторожно.

Лиз ничего не сказала. Уэдерби потянулся к одному из нижних ящиков своего стола. Открыв его, он достал бутылку виски «Лэфройг» и два стакана и плеснул понемногу в каждый. Подтолкнув один из стаканов к Лиз и подняв руку, желая указать, что она должна оставаться на месте, он снял трубку с одного из телефонов, стоявших на столе, и набрал номер.

Звонок, мгновенно поняла Лиз, был его жене.

— Как прошло сегодня? — пробормотал Уэдерби. — Тяжело было?

На ответ ушло некоторое время. Лиз сосредоточилась на дымном вкусе виски, на стуке дождя в окно.

— Мне придется задержаться, — говорил Уэдерби. — Да, боюсь, у нас тут что-то вроде кризиса и… Нет, я не стал бы, если бы это не было абсолютно неизбежно, я знаю, что у тебя был адский день… Позвоню, как только доберусь до машины. Нет, не жди меня.

Положив трубку, он сделал большой глоток виски, а затем повернул одну из фотографий, стоявших у него на столе, так, чтобы Лиз могла ее видеть. На фотографии была женщина в футболке в синюю и белую полоску, сидевшая за столиком в кафе с кофейной чашкой в руке. У нее были темные волосы и тонкие изысканные черты лица, и она смотрела в камеру, удивленно наклонив голову.