— Не сработало. — Ничто не сработало бы. Она бы отправилась важно расхаживать по улицам голышом и абсолютно беззащитной, лишь бы доказать свою свободу. Все, за исключением абсолютной свободы, глубоко оскорбляло ее, как та клетка, из которой, как ей иногда казалось, она никогда не сбегала. Цена ее стратегии побега слишком высока. С побегами всегда так.

— Так сколько тебе лет, говоришь? — вновь надавила она.

Альтернатива была одна — заставить тебя переехать в Честер.

— Ты пытался. Под разными предлогами. Тебе пришлось бы вечно держать меня на цепи. Я бы удирала при каждой возможности и подпалила бы Честер, стоило тебе отвернуться, — и без сомнения подложила бы предварительно взрывчатку, чтобы превратить это в зрелищное шоу с фейерверками. — Я определяла себя неповиновением тебе.

Не знал, что ты это поняла.

— Я многое поняла. Я просто не тратила ничье время, ноя и ноя об этом.

Мы поможем тебе отстроить аббатство.

Она застыла. Она наслаждалась их взаимными подколами. Теперь уже нет.

— Я не просила тебя о помощи. Я в ней не нуждаюсь.

Вне зависимости от этого, мы поможем. Тебе нужно управлять аббатством.

Какая-то часть ее отшатнулась, отстранилась от него, и она сочла это хорошим освобождением. Она была осьминогом, протянувшим щупальца, а теперь превратилась в акулу. Щупальца можно отрубить. С акулами никто не шутит.

— Нихрена ты не знаешь о том, что мне нужно.

Он заговорил быстрым и яростным стаккато: Я всегда знаю, что тебе нужно. Злиться на кого-то достаточно сильного, чтобы вынести всю боль и ярость, которую тебе нужно выплеснуть, пока ты не сгоришь дотла, и не останется лишь горстка пепла, из которой восстанет феникс. Ребенок, женщина, кем бы ты ни была — я хочу видеть, как ты восстанешь. Даже если тебе придется меня возненавидеть.

Она вскочила в режиме стоп-кадра и взмахнула мечом так быстро, как только могла, вкладывая всю свою силу и безупречную точность. Когда его голова отделилась от тела и отлетела в сторону, от силы ее удара врезавшись в стену, Джада согнулась надвое в рвотном позыве.

Наконец, она выпрямилась, вытерла рот рукой и отступила с закрытыми глазами.

Дело сделано. Это был правильный поступок, мудрый поступок. И сделать это моментально, без предупреждения, избавило от ненужных страданий. Иногда ожидание плохого настолько же неприятно, как само плохое событие.

Это, к тому же, добавило дополнительный бонус — заткнуть его нахрен.

И ощущалось это дерьмово.

Я хочу видеть, как ты восстанешь.

Она выбросила эхо его слов из головы, вернулась к двери и прислонилась к ней, ожидая, пока отступит тошнота. Повертев в руках дверную ручку и не найдя никакого замка, она вытащила запрограммированный Риоданом телефон, не собираясь использовать магию, которой она научилась в Зеркалах, чтобы запереть дверь. Использовать заклинание на чем-либо, принадлежащем Иерихону Бэрронсу, не входило в ее ближайшие планы. Зная его, наверняка здесь уже есть какая-то неуловимая магия, и все, что она попробует наложить, может рвануть или трансформироваться во что-то иное. Однако она не могла вот так запросто оставить обезглавленный труп Риодана всего лишь за закрытой дверью, где кто угодно может наткнуться на него. Она может и не знала всех его секретов, но защищала те, что известны ей.

Она послала Бэрронсу смс. Ну или попыталась. Руки дрожали. Она глубоко вдохнула, задержала дыхание, медленно выдохнула. Уверенные пальцы затанцевали над клавиатурой.

На экране телефона почти мгновенно загорелся ответ.

Нахмурившись, она вытащила из кармана протеиновый батончик и съела его в два укуса. Она не могла позволить себе выблевать энергию. Бэрронса бесит все на свете. Он живет на лезвии бритвы вечного раздражения. Несомненно потому, что ему приходилось мириться с существованием простых смертных, которые слишком много раздумывали, тогда как хорошая резня была бы не только эффективнее, но и веселее. В духе Бэрронса отвечать на такое из ряда вон выходящее сообщение критикой ее письменного этикета. Она писала как никогда в своей жизни. Сообщение увидел один человек. А ее Дэни Дэйли видел весь город.

Пальцы вновь запорхали над буквами. Она опустила упоминание блевотины. Черта с два она останется, чтобы прибраться. И она понятия не имела, как отключить заглавные буквы. Она не знала, как их включила, и усвоение социального этикета не имело значения.

Он ответил мгновенно:

Она фыркнула, выходя из кабинета и закрывая дверь. Он прав.

Действительно казалось, будто на тебя орут.

Мак

Ярость ведет в никуда. Я вращаюсь по кругам из ничего, я полна дикой энергии, но мне некуда ее направить.

Спустя некоторое время — хотя это слово здесь ничего не значит — я замираю неподвижно (еще одно слово, которое технически ничего не значит, но все же имеет значение) и перевожу мысли на своего захватчика.

Недавно Бэрронс сказал: «Ты думаешь о Синсар Дабх как о реальной книге внутри тебя. Я сомневаюсь, что она открыта или закрыта. Перестань думать о ней так буквально».

Я ощущаю проблеск понимания его слов. «Хочешь сказать, она вставлена в меня, неотделимо, и моя этическая структура — это лишь общеизвестное прикрытие?» — ответила я.

В прошлый раз, когда Синсар Дабх захватила контроль над моим телом, я негодовала из-за своих подрезанных крыльев, из-за неспособности сделать что-то, хоть что-нибудь, чтобы положительно повлиять на мой мир. Я позволила этой злости и раздражению прорваться сквозь меня и взорваться вспышкой жестокости.

Я чувствовала себя крутой засранкой.

Но может, тогда вовсе не было крутости, лишь адова куча дерьма.

Здесь, в этом безмолвном темном месте, без отвлекающих факторов, я более ясно оцениваю свои действия в тот день. Я сломала свои цепи сомнений и страха актом свирепости, говоря себе, что раз Серая Женщина была из плохих парней, ее убийство делает меня хорошей.

«Зло, — как-то раз сказал мне Риодан, — плохо тем, что верит в свою доброту».

Убийство ее не было плохим поступком.

Плохой была причина, по которой я ее убила. Я говорила себе, что убиваю ее ради защиты Дублина, но на самом деле, я сделала это для того, чтобы почувствовать себя лучше, чтобы приглушить чувство беспомощности. То, что это спасло потенциальных жертв, было лишь глазурью на торте моего эгоизма.

Я провела в Дублине год. Хоть я и встретила Иерихона Бэрронса вскоре после прибытия, многие из этих двенадцати месяцев потеряны в Фейри или проведены в Зеркалах, или же бездумно прожиты женщиной, обращенной в при-йю, но не были посвящены узнаванию Бэрронса. На самом деле я не уверена, знаю ли его вообще. Я узнала лишь то, что хочу, чтобы он всегда был рядом. И возможно однажды я узнаю его.

И все же за те несколько месяцев, что я прожила с ним бок о бок, я начала восхищаться его этической системой, непоколебимой сосредоточенностью и преданностью тем немногим людям и мотивам, которые он избрал для себя.