— Валентин Андреевич, может, мы не будем откладывать в долгий ящык, вы мне сразу после совещания покажете ваше предложение в деталях?

— Как скажете, Александр Григорьевич, ничего срочного у меня нет, остальные дела подождут.

— Дядя Валя, я советую показать Александру Григорьевичу не чертежи и прочие бумажки, а провести экскурсию по киевскому подземелью.

— Я так и планировал. — Все, кроме Сладова, свободны. Спасибо за присутствие, Александр Владимирович. — Всегда рад помочь. Жаль, что этот раз не вышло. До свиданья.

— Мы можем попасть в подземный Киев через любой люк. Уже произведена замена всех коммуникаций на универсальные.

— Можэт мне перэадецца?

— У меня есть запасная роба, пойдёмте.

Эта экскурсия произвела впечатление на Лукошко. До этого он, как первый министр, имел дело, применительно к данной теме, исключительно с цифрами, выделяемыми ресурсами. А теперь увидел всё воочию. Длинные подземные бетонные туннели, прохладные и слегка влажные. Почему слегка? Вентиляция есть. Умные датчики включают свет по мере продвижения людей. Трубы и провода, направляющий жёлоб на полу и рельсы для подвесной железной дороги под потолком. Забавный двухместный велоэлектромотоцикл. Эта штука может ездить на электричестве, на своём моторе, и в самом крайнем случае: как велосипед.

Насосные и промежуточные обслуживающие станции, модули управления, шлюзы-отсекатели, дублирующие системы — всё это производило хорошее впечатление на хозяйственника. Он помнил цифры экономии, если мерять отрезком пять лет. Не нужно раскапывать мёрзлую землю, водители не объезжают место аварии по кучугурам, лежащим до весны, не нужно заново класть асфальт. Скорость реакции и устранения аварий возрастает в несколько раз.

— Привет Серега, что хотел?

— Саня, не даёт покоя один вопрос. Ты ж знаешь, я — заядлый болельщик. Почему мы не участвовали в Олимпиаде? Не, я понимаю: война, экономия и всё такое. Но это же даёт славу стране, воспитывает гордость и агитирует за нас. Или я не прав?

— Всё так, Серега. Всё так. Но чуточку не так. Во-первых, мы само по себе спортивное движение не гнобим. Только поставили ограничение по профессионализму. Только любительский спорт. Реально. Нам не нужны рекорды ценой здоровья. Они вообще не нужны. А вся гордость мира не поможет пережить ядерную зиму. Это для тебя экономия ресурсов выглядит абстракцией. А нам человечину приходилось кушать. Это по поводу гордости, экономии. Теперь слава и агитация. Мы не успеваем спасти всех, поэтому попытаемся спасти лучших.

— А кто будет отделять лучших от худших?

— Серый, не пытайся запутать меня вопросами морали. Меня это не пробирает. Как придумаем — так и будет. Идеала не обещаю, но будем стараться отбирать пообъективнее. Или у тебя есть идеи по этому поводу?

— Не, это я так просто спросил. По ходу дела.

— А-а… И ещё скажу тебе пару вещей. Большой спорт давно стал не спортом. Бизнес, зрелище, политика, что угодно, но не честное соревнование силы, ловкости в полувоенных дисциплинах.

— Не понял.

— Смотри, пределы человеческого организма давно выверены, достигнуты. Дальше все уперлись в стену. Выход нашли: допинги. Всякая химия: уколы, еда, может быть ещё что-то. Я точно не знаю. Но именно эта химия даёт преимущество. Американцы «мутят» с этим со страшной силой. Никакие анализы мочи не помогают. Часто выигрывает тот спортсмен, который пользуется ещё неизвестным, новым допингом. Его в крови находят, но не знают, что с этим делать. Есть и второй момент: технические виды спорта. Удачно подобранная смазка на лыжах способна дать преимущество в десятки процентов. И при чем тут сила и ловкость? Следующий момент. В программу олимпиад постоянно включают новые виды спорта. Это даёт сильное преимущество тем странам, в которых этот вид практиковался раньше. Но один нюанс: включение нового вида контролируют наши враги. Это означает, что городки не станут олимпийскими. Суть не в городках, а в одном-двух комплектах наград, которые на каждую следующую олимпиаду разыгрывают враги с преимуществом.

— Я понял, Лиллехаммер нам не светит.

— Да, Серега. Могу ещё добавить дёгтя.

— Ну?

— Олимпиады не служат заменой войне, вообще, делу мира. Куча видов спорта не имеет никакого отношения к реальным действиям. Копья метали, тут я согласен. А вот чему из жизни аналогичен бобслей? Где это ездили по ледяному желобу в гробу? Но это пустяк. А не пустяк то, что на время олимпиад не прерываются войны и конфликты. То есть, это декларируется, но остаётся пожеланием. Наши враги неоднократно наносили нам удары именно во время олимпиады. Это давало им преимущество. Для пропаганды снаружи спорт имеет некоторый смысл. Но этот фронт нам не нужен в контексте знания будущего. Мы не будем спасать остальные страны. Поэтому мне безразлично общественное мнение остальных народов. Ну, почти. В любом случае их махину пропаганды мы не победим. С точки зрения пропаганды внутри Союза — это даже вредно. Я планирую ликвидировать в массах ложную гордость. А также около спортивные паразитные субкультуры, наподобие фанатов разных футбольных клубов. Участию — «да», болению — «нет». Ясно?

— Всё равно не согласен. Возьмём фигурное катание: красиво ведь?

— Набор бессмысленных движений.

— Робот! Зомби недобитый. Ты неправ!

— Я буду прав потом, когда мы будем ждать под землей потепления. У нас нет бесконечных ресурсов. Поэтому: «всё для фронта, всё для победы».

— А почему ты тогда вообще спорт не запретил?

— Ну, ты даёшь! Чёт-то у тебя одни крайности. На любительском уровне спорт и физкультура полезны для общества и самого человека. Потому и рейтинг по этому поводу ведётся. Запрещён профессиональный спорт. В старом Союзе и тут царило лицемерие: наши «любители» числились на заводах, а реально «пахали» в спорте. Золотые медали, самые длинные реки: помнишь, такой ерундой приучали гордиться?

— Помню. А профессиональное пение, зачем запретил? Бунта хочешь?

— Это в рамках договоренностей с Ираном. И нам это тоже нужно. Действительно нужно. Маленький шажочек в сторону духовности, дальше от разврата.

— Ну, ты загнул: где разврат, а где песни? Тем более что нелогично: петь-то ты не запретил, только профессионально петь запретил. Чтоб деньги не зарабатывали. Непонятно.

— Серега, всё просто. Ещё Ар из Тотель сказал: «Хлеба и зрелищ». Вот со зрелищ и идёт разврат.

— Мутишь ты всё. И с развратом ничего не понял, и с Ираном, и какой-такой Ар из Тотель. Аристотель? Что ли? А цитата, точно его?

— Раньше пропусков между словами не делали и гласные не писали. Поэтому Ар мог быть нашим, арием. С цитатой не уверен. Может, Юлий Цезарь это сказал. Фиг его знает. Но точно кто-то из древних. Не суть важно. Важно то, что человеку нужно каждый день выходить на бой с животным внутри себя. Иначе на планете появится ещё один вид человекообразных обезьян.

— Ну, ты и загнул! Даже если так — это будет очень не скоро. Мы не доживем. Особенно, учитывая твои прогнозы по войне. Обезьяны, хэх!

— Серега, а ты знаешь, что есть такой вид обезьян, которые почти всё время совокупляются? За банан, за почухать, просто так, от скуки. Но: всё время. Только это и делают.

— Ну и чё?

— Прикинь, смотрит на них Бог, смотрит…

— Ну?

— И ничё. Не о чем ему с ними говорить. Чтоб он им ни сказал — не поймут, не оценят. Противно. Так и с нами. И Иран тут очень даже причём. Им руку нам подавать противно. Они вполне представляют степень нашего разврата. Люди-кнопки, кнопки удовольствия. А наших баб они считают всех шлюхами.

— Так это ты из-за них ввёл обязаловку на ношение платка замужней бабе?!

— Да. И нет. Как и с певцами. Это нужно нам и само по себе. Красота мужней жены только для мужа. Не нужно провоцировать, дразнить других. Программы-то соответствующие, запускаются, от этого потом много проблем. В том числе: усиление разврата. Это костыли для сдержанности. В той жизни у меня, как у тебя сейчас, тоже слюнки текли на симпатичную самочку. Сдерживаться позволяли: ум, воля, материальные соображения. Но приходилось напрягаться. А если женщина не накрашена, в платке, в стандартной одежде — она выглядит менее соблазнительно, соответственно: мужчине легче бороться за мораль, меньше измен, разводов, внебрачных детей, болезней «разных нехороших».