Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В Европе нет ни такого двора, ни такой армии, где генерал-аншеф не был бы ответствен за потерянное им время, за бедствия, которые он так бесполезно заставлял претерпевать, за множество людей, погибавших ежедневно от нужды и болезней; но князь Потемкин был неприкосновенен, он олицетворял собой и душу, и совесть, и могущество императрицы и в силу этого не был подчинен никаким правилам долга или справедливости. Никто не осмеливался открыть глаза Государыне из страха компрометировать себя. Терпели все, хоть и ропща и проклиная судьбу, принуждавшую терпеть столь тяжелое существование. Принц Ангальт и я горевали про себя больше о том, что видели, чем о том, что сами испытывали, и он, родственник императрицы, любимый ею, обожаемый армией, вместо того, чтобы постараться избавиться от подобного положения, покорился судьбе и служил другим хорошим примером[51].

6-го ноября дезертир из города сказал нам, что постоянный огонь наших канонад никого не убивает и повреждает только дома и что мы обязаны нашим дезертирам упорством сераскира, который оттягивает сдачу города, так как по положению дезертиров он судит о нашем бедственном положении; он уверял, что сераскир ожидает нашей атаки на окопы и готовится дать нам при этом кровопролитный бой; он дал сведения об очень большом количестве подкопов и о приготовлениях к их употреблению; одним словом, он не оставил ни малейшей надежды на сдачу города в ближайшем будущем. Это донесение привело князя Потемкина в чрезвычайно дурное расположение духа; однако, несмотря на то, что это печальное положение должно бы поглощать его всего, я, по крайней мере, могу утверждать, что он в то же время был занят и посторонними делами. Никогда не забуду, как я пришел к нему на обед в тот же день и он заставил нас ждать целый час. Когда он наконец явился, он сказал мне: «Получали вы вести из Франции за последнее время?» Я ответил ему, что никаких вестей не получал и приписывал это обстоятельство перерыву почтовых сношений ввиду дурных дорог в то время года. «Как вы думаете, — сказал он: — когда ваш король соберет Генеральные штаты, которые он созывает, придется ли ему обедать, когда ему захочется? Уверяю вас, он будет обедать, когда они ему пожелают разрешить, и будь я на его месте, я велел бы отрубить господину Неккеру голову так близко у плеч, чтобы он не был более в состоянии предъявлять требования на несчастье своей стране, а быть может, и Европе».

Это было первое предзнаменование наступления революции, которое я получил 6-го ноября 1788 г. До этого времени до меня не доходило никаких вестей об этом; однако, конечно, будь я более предусмотрителен (а я для того был слишком молод), присутствие короля в парламенте, за шесть дней до моего отъезда из Парижа, и последовавшее за ним изгнание герцога Орлеанского в Villers-Cotterét предсказали бы мне гибельные события.

IV

Живописная атака острова Березани запорожцами и энергичная вылазка турок (18–21 ноября 1788 г.). — Суровые морозы. — Приготовления к окончательному приступу; граф, до той поры не имевший чина в армии, произведен в главные адъютанты и поставлен во главе колонны избранных гренадер в авангарде корпуса принца Ангальта. — Взятие Очакова (17-го декабря). — Прием, сделанный графу после победы Потемкиным и его племянницами. — Князь берет его с собой в объезд.

15-го ноября, в 8 час. утра, мы увидели, что весь флот капитан-паши (всё время стоявший у острова Березани) поднял паруса. В 3 часа пополудни он исчез. Можно было догадываться, что трудность держаться на море принуждала его уйти. Действительно он больше не возвращался. Князь торжествовал его отступление общим залпом из всех орудий батареи и криком «ура» всех войск. Я стоял рядом с ним во время этого хвастливого поступка; он сказал мне: «Еще два дня нам придется их уничтожать ядрами, а затем…» Тут он остановился, подав мне надежду, что наконец он нанесет последний решительный удар.

18-го князь доставил нам поистине театральное зрелище атаки острова Березани запорожцами, эта полудикая орда в несколько тысяч человек есть ветвь казацкого населения, подчиненная лишь собственным уставам и законам; она имеет своих особых начальников, следует собственным обычаям и не зависит ни от какого гражданского или военного начальства. Они живут в избах на берегах Днепра, служат Императрице, когда она их призывает, но не подчинены никакому иному приказу, не подвергаются иным наказаниям, кроме тех, которые присущи их варварскому общественному строю. Правительство считается с ними и пользуется их услугами, соглашаясь с угодным им образом действий.

Начальник посадил 1500 человек в маленькие шлюпки, ими самими сделанные, отправился в ряд от берега, к которому примыкал наш лагерь, и с угрожающими криками подплыл к острову. Вопреки картечному залпу, который им пришлось вынести, они осуществили вылазку и принудили турок укрыться в крепости. Турки стали кричать, что хотят сдаться на капитуляцию. Начальник отвечал, что он ничего не может сделать без приказа князя Потемкина, и предложил отвезти к нему двух парламентеров, чтобы узнать его условия. Их отвезли к князю, которому они сдались безусловно. Генерал-майор Рахманов[52], исполнявший должность так называемого главного квартирмейстера в другой армии, был отправлен в Березань принять остров в русское владение. Я сопровождал его.

В крепости находилось 300 человек, паша с бунчуком, начальник янычар и магазины с запасами на 2 месяца для Очакова. Всякий другой народ, кроме турок, сделал бы этот пост неприступным. Остров имеет около 800 сажен длины и 250 сажен ширины. Крепость достаточно сносна, и ров её тянется во всю длину острова. Гарнизон Очакова с высоты своих стен видел эту экспедицию, но не намеревался последовать примеру острова, пока не были приняты те же меры, чтобы его к тому принудить. 19-го снова был дан залп для салютования Императорского знамени, водруженного на острове.

В ночь с 20-го на 21-е князь приказал построить батарею в 24 орудия на левом крыле, которая поражала главный бастион города и пробивала бреши на очень недалеком расстоянии. 22-го турки сделали жестокую вылазку и на короткое время овладели батареей, но были отброшены резервом, захватив, однако к несчастью, в виде трофея, голову генерала Максимовича, человека, достойного уважения во всех отношениях, о смерти которого глубоко сожалела вся армия. Князь приказал пленным туркам осмотреть трупы их соотечественников; они узнали между ними трех начальников янычар и часть анатолийцев, прибывших с последним подкреплением, которое капитан-паша высадил в город, перед тем как покинуть стоянку.

Поведение гарнизона ясно показывало, что он не согласится ни на какую капитуляцию. Сераскир ожидал всего от своей устойчивости, от бедствий, которым мы подвергались, и доказывал своим постоянством, что только приступ может спасти нас от дальнейших несчастий, причиняемых временем года и климатом. Мороз был в 20–24°. Армия только и желала попытать счастье, лишь бы избавиться от мук голодной и холодной смерти, но князь всё еще не поддавался.

3-го декабря, с помощью евреев, до нас дошла газета из Лейдена, принесшая мне утешительную новость. Я прочел в ней, что мой дядя[53] только что был произведен в полковники французской гвардии, и хотя время, в которое он получал эту милость, вызывало во мне тревогу по поводу того, как он будет в состоянии воспользоваться ею, тем не менее я еще недостаточно точно предвидел будущее, чтобы не ощущать глубокого удовлетворения от блестящего знака милости, которым король украсил его и без того уже блестящую карьеру.

Я должен вызвать одновременно и жалость и зависть, сказав, что счастье личного моего положения во всех отношениях было омрачено лишь физическими страданиями, которые я испытывал. Холод, который я переносил день и ночь в продолжение двух месяцев, был выше моих сил и моей натуры. К тому же недовольство, которое меня окружало, интриги, царившие в армии, присоединялись к мукам от сознания бесполезности пребывания в этом холоде, где, казалось, нам суждено было умереть от бедствий и невзгод. Известно, что эта зима 1788 г. была замечательна во всей Европе. Посудите же, какой она должна была быть на берегах Черного моря, в степи, где на 50 миль в окружности не встретишь ни дерева, ни малейшей неровности почвы, ни изб, одним словом, никакого убежища, так как нельзя же рассматривать как таковое палатку, занесенную снегом. Но смерть и выздоровление служат лекарством от всех болезней, а мне небо предназначало еще счастье, которого я достиг в то самое время, когда считал себя самым несчастным человеком.

вернуться

51

Ланжерон (не очевидец) полагает, что благодаря тому, что не было штурма в июне, а затем благодаря нерешительности князя, армия потеряла 15000 человек (в общем 20000). «Я не боюсь сказать, что осада эта есть результат военного невежества и своенравия сатрапа, доходящего до смешного и сумасбродного».

вернуться

52

«Он был чрезвычайно умен и, как уверяют, не без военных дарований; но он был очень притязателен и в нем было много смешного» (Ланжерон).

вернуться

53

Герцог Шатель-Ломон.

13
{"b":"592092","o":1}