Из вышеизложенного нетрудно понять, что Юнгер поочередно рассматривает две различные области: сферу наличной действительности, которой он пытается дать свое истолкование, и область действительности становящейся, черты которой, как ему кажется, он предугадывает. Текущий же период описывается как переходная эпоха. Там, где речь идет о наличной действительности, процесс этого перехода имеет принудительный характер; новый тип, с одной стороны, претерпевает его, с другой, принимает его на себя и стремится сообразовать с ним собственную свободу, переходя от уровня «как оно есть», к тому, «как должно быть». В качестве одного из признаков новой свободы автор указывает «уверенность в причастности к сокровенным детородным силам времени; уверенность, которая чудесным образом подстегивает мысли и дела и благодаря которой свобода деятеля осознается как особое выражение необходимости. Это сознание, в котором линии судьбы и свободы скрещиваются в моменты исключительной опасности, является знаком того, что жизнь еще не утратила своей силы, и ощущает себя субъектом исторической власти и ответственности». Там, где возникает подобное чувство, «вторжение стихийных сил выглядит как наступление конца, в котором, однако, сокрыт переход к чему-то новому. Чем сильнее и безжалостнее пламя, в котором сгорает обветшавшая действительность, тем стремительнее, легче и решительнее будет новое наступление». Юнгер признает: «Мы живем в таких условиях, что, если не бросаться пустыми словами, довольно трудно понять, что сегодня вообще достойно желания». Поэтому «необходимо перейти ту точку, в которой более желанным покажется ничто, чем что бы то ни было, позволяющее в себе усомниться». «Выбор правильной позиции для индивида сегодня осложняется тем, что он находится на передовых рубежах борьбы и работы. Необходимо научиться удерживать эти рубежи, оставаясь в живых, будучи не только объектом, но и субъектом судьбы, постигая жизнь не только как царство необходимости, но и как пространство свободы… Как только человек осознает себя господином и субъектом новой свободы… независимо от обстоятельств, в которых приходит к нему это осознание, его состояние меняется коренным образом. В результате многое из того, что еще сегодня кажется желанным, мгновенно утрачивает свое значение». Автор добавляет: «Только со временем и исключительно благодаря поэтическому искусству нам удается уловить внутренний, бесспорный смысл поединка среди адского огня, прицельно изрыгаемого механизированными монстрами; точно так же нам трудно распознать отношения, связующие гештальт рабочего с миром работы, символом которого в условиях войны является огненный ландшафт». «То, что мы видим сегодня, это не окончательный порядок, но, скорее, хаос, за которым можно угадать великий закон», — говорит Юнгер. Этот трагический аспект нашего времени почти полностью ускользнул от многочисленных попыток его истолкования, которые учитывали исключительно материальные силы и столкновение интересов. «Сколько ума, сколько веры, сколько жертв расходуется в этих схватках; это зрелище поистине было бы невыносимым, если бы каждая из них не имела собственного смысла в рамках общей операции. Действительно, каждый удар, даже наносимый вслепую, подобен движению резца, который решительно высекает из бесформенной глыбы ту или иную черту лика нашего времени. Возросшие масштабы нужды и опасности, распад старых связей, лихорадочный характер любой деятельности постоянно увеличивают расстояние между одиночными позициями, вызывая у человека чувство затерянности в непроходимых дебрях идей, событий и интересов. Различные системы, пророчества и призывы к вере чем-то напоминают вспышки прожектора, который на мгновение высвечивает предмет, словно только для того, чтобы сразу же погрузить все в еще более глубокий мрак, усилить чувство неуверенности… Крайне поучительным сегодня является знакомство с так называемыми передовыми умами нашего времени; при этом более всего поражает та степень направленности и закономерности, которую, вопреки этим умам, сохраняет наше время».

Таким образом, здесь проясняется, что именно является краеугольным камнем для всего круга идей, развиваемых Юнгером, — вера в метафизику, в положительный смысл, скрытый в современном мире, взятом во всей его совокупности, включая даже его упадочные, механизированные и разрушительные аспекты. Он спрашивает себя: «Возможно ли осознать эту новую свободу, понять свою причастность к переломной эпохе не только умозрительно, но и экзистенциально, среди грохота машин в механической сутолоке городов?» И отвечает: «Помимо множества примет, подтверждающих эту возможность, мы думаем, что именно это осознание является необходимой предпосылкой всякого истинного действия и основой тех грядущих преобразований, о которых не мог мечтать ни один спаситель». «Конечно, довольно трудно научиться сохранять уверенность в ситуации, имеющей на первый взгляд чисто динамический характер, при полном отсутствии всяких координат; но именно это умение является признаком той позиции, у которой есть будущее». Описывая в особом ракурсе механизированный мир, Юнгер добавляет: «При виде этого движения, сохраняющего вопреки всему свою монотонность подобно тибетским молитвенным мельницам, этих порядков, напоминающих своей строгостью геометрические контуры пирамид, этого количества жертв, которое не снилось ни одной инквизиции, ни одному Молоху, и число которых с убийственной неотвратимостью продолжает расти с каждым днем; разве при виде всего этого укроется от зоркого взгляда, что под покровом причинно-следственных связей, которым окутаны битвы нашего времени, здесь вершат свое дело культ и судьба?» Метафизическим элементом является неподвижность, скрытая за движением. «Чем стремительнее движение, тем острее должно быть наше ощущение скрытого за ним недвижимого бытия, чувство того, что всякое ускорение есть лишь перевод с вечного праязыка». Юнгер верит, что «в те мгновения, когда никакие цели и намерения не тревожат нашего чувства», он улавливает в этом движении «безмятежную силу, предшествующую всем формам. Так, иной раз, когда вокруг внезапно стихает стук молотков и грохот колес, нас охватывает почти физическое ощущение покоя, скрытого за переизбытком движения, поэтому можно считать добрым обычаем нашего времени привычку на некоторое время, словно повинуясь приказу сверху, прекращать работу, чтобы почтить умерших или запечатлеть в памяти особо значимые мгновения. Ведь и само это движение на самом деле является лишь символом более глубокой силы… Оцепенение, охватывающее нас при его внезапной остановке, по сути, равнозначно оцепенению нашего слуха, которому вдруг на мгновение чудится, что он улавливает те глубочайшие источники, которые питают ход движения во времени, что придает этому действу достоинство обряда».

«Рабочий» состоит из двух частей. Первая посвящена изложению общих идей, о которых мы говорили до этого момента. Вторая имеет более специализированный характер. В ней уточняются те формы, при помощи которых работа пытается утвердить себя в качестве основополагающей категории современного мира, анализируется специфическая природа тех разрушений, которые порождает этот новый принцип; и наконец рассматриваются те структуры, благодаря которым проясняется конечный смысл и направление всего процесса в целом. К сожалению, изложение не систематизировано, изобилует повторениями, констатация существующего положения дел нередко смешивается с необоснованным утверждением спорных возможностей. Поэтому мы попытаемся, насколько это возможно, упорядочить основные идеи, затронутые во второй части книги.

Мы уже знаем, что для Юнгера работа, во-первых, является образом жизни, способом бытия («рабочий, заброшенный бурей на необитаемый остров, остался бы рабочим, точно так же, как Робинзон остался в подобной ситуации бюргером»); во-вторых, она не имеет того морально-общественного значения, которое заложено в поговорках типа «работа и труд все перетрут»; и наконец, несмотря на возможность ее экономической интерпретации, она «не тождественна экономике, но, напротив, решительно превосходит все, имеющее отношение к экономике». Теперь к этому добавляется то, что не существует абстрактной работы, как ее представляли себе социологии XIX века. Сегодня «работа» означает нечто специфическое: «не деятельность как таковую, но выражение особого бытия, которое стремится заполнить собой время и пространство, создать собственный закон». Так, нам раскрывается тот аспект работы, в котором отдых и досуг перестают быть ее противоположностью; в качестве примера автор приводит современные разновидности досуга: спорт, «рабочий» характер которого очевиден, и различные формы времяпрепровождения, которые, даже приобретая игровые аспекты, не являются реальной противоположностью работы, но сохраняют с ней связь как особый вид бытия в действии. В частности, Юнгер указывает также на стремительное стирание различий между рабочими и праздничными днями, в том смысле, как последние понимались в традиционном обществе.