Впрочем, весь этот круг идей востребован здесь Юнгером лишь для иллюстрации того, что сведение всякого революционного требования к области экономики, его исчерпание в ней, является одним из приемов, который используется заинтересованными лицами для сохранения принципа «общества», для продления, вопреки всему, жизни мира третьего сословия. Осталось разобраться, насколько верны эти идеи Юнгера. С нашей точки зрения, «одержимость экономикой» (миф homo oeconomicus, с соответствующим лозунгом «экономика — наша судьба»), видимо, является точкой перехода между мирами третьего и четвертого сословия. Экономика как «категория», безусловно, принадлежит буржуазному мышлению; и перевод (или истолкование) органичных сословных членений, присущих древнему традиционному обществу, — на касты, ордена, сословия (то, что называют немецким словом Stände, труднодоступным для перевода и часто используемым Юнгером) — в простые экономические классы является одной из характерных черт буржуазного общества. Однако нетрудно заметить, что и через саму экономику пробуждаются «стихийные» силы, которые во многих областях ускользают от буржуазного контроля и иногда становятся почвой для возникновения новых, коллективистских единств.

Это подводит нас к теме кризисных аспектов буржуазного мира, для изучения которых, согласно Юнгеру, следует сосредоточиться на буржуазном идеале удобной и безопасной жизни, исключающей всякое вторжение стихийного.

Понятие стихийного занимает центральное место в книге Юнгера. Как и у других немецких авторов, в устах Юнгера слово «стихийное» не равнозначно простейшему; скорее, речь идет о потенциальных силах, таящихся в глубинах реальности и не поддающихся контролю со стороны разума и моральных установок. Эти силы характеризует трансцендентность — могущая иметь как положительный, так и отрицательный характер — по отношению к индивиду. В этом смысле они подобны природным стихиям. Во внутреннем мире они представлены силами, скрытыми в глубинах психики и способными прорываться на поверхность как в личной, так и в общественной жизни. Когда Юнгер говорит о стремлении буржуазного мира исключить возможность прорывов стихийного, он явно продолжает полемику, разгоревшуюся в результате возникновения различных современных ему течении, от иррационализма, интуиционизма и религии жизни до психоанализа и экзистенциализма, и направленную против рационально-морализаторского подхода к человеку, преобладавшего вплоть до недавнего времени. Однако, как мы увидим, его отношение к этой проблеме существенно отличается от весьма спорной позиции, свойственной большинству вышеупомянутых течений, поскольку его мысль устремлена на активные, светлые, а не упадочные, формы контактов человека со стихийным.

Итак, буржуазный мир постоянно озабочен тем, чтобы «наглухо оградить жизненное пространство от вторжения стихийных сил», «возвести крепостную стену, обороняющую его от стихийного». Именно безопасности жизни требовал этот мир, опорой и оправданием которому должен был стать культ разума; того разума, «для которого все стихийное тождественно абсурдному и бессмысленному». Включение стихийного в существование, со всем проблематичным и рискованным, что оно может нести в себе, для буржуа выглядит немыслимым отклонением, которое необходимо избежать путем соответствующего воспитания человека. Юнгер говорит: «Бюргер никогда не испытывает желания помериться силой с судьбой, ибо стихийное лежит за пределами его идеального мира; оно — неразумно, а следовательно, безнравственно. Поэтому он всегда будет стремиться держаться от него на расстоянии, независимо от того, проявляется оно в виде власти или страсти, либо в природных силах огня, воды, земли и воздуха. С этой точки зрения большие города, возникшие на пороге нового века, кажутся нам твердынями безопасности, триумфом стен, уже утративших всякое сходство со стародавними крепостными укреплениями, которые при помощи камня, асфальта и стекла берут в осаду саму жизнь, подобно сотам, проникая в ее сокровеннейшие основы. Здесь всякое техническое завоевание всегда означает триумф комфорта, а любая попытка проникновения стихий регулируется экономикой».

Но для Юнгера аномальный характер буржуазной эры состоит даже не столько в стремлении к комфорту, «сколько в исключительном характере, свойственном этому стремлению; в том, что стихийное оборачивается здесь бессмыслицей, вследствие чего крепостная стена бюргерского порядка одновременно становится крепостной стеной разума». Именно с этого Юнгер начинает свою полемику против бюргерства. Он проводит различие между разумом и культом разума и оспаривает то, что порядок и строгая подготовка к жизни возможны и мыслимы исключительно по рационалистической схеме, в основу которой положена полная закрытость существования от стихийного. Среди приемов, используемых буржуа, Юнгер выделяет тот, целью которого является стремление выдать «всякое наступление на культ разума за наступление на сам разум и благодаря этому свести его к области иррационального». Истина же, напротив, состоит в том, что подобное отождествление возможно только согласно буржуазному видению, то есть исключительно на основании «специфически бюргерского понимания разума, каковое отличается своей несовместимостью со стихийным». Это противопоставление утрачивает свою действенность для нового человеческого типа; помимо прочего, оно реально преодолевается такими фигурами, как, например, «верующий, воин, художник, мореход, охотник, рабочий и даже преступник», то есть всеми теми, к кому буржуа втайне или открыто питает неприязнь, поскольку уже «в складках своих одежд они приносят в город запах опасности, поскольку уже сам факт их присутствия бросает вызов культу разума».

Но «для воина битва является событием, в котором реализуется высший порядок, трагический конфликт для поэта — действием, позволяющим с особой ясностью уловить смысл жизни», в том же преступлении может проявиться блестящий расчет, а «верующий причастен более широкой области жизни, исполненной смысла. Судьба подвергает его испытаниям и опасностям, позволяет ему узреть чудеса, дабы сделать его прямым участником могущественных событий. Боги любят проявлять себя в стихиях, в раскаленных светилах, в громе и молнии, в неопалимой купине». Крайне важно понять, что «человек может вступать со стихийным в отношения как высшего, так и низшего порядка, и на многих уровнях существования безопасность и опасность являются составными частями единого порядка. Бюргера же, напротив, следует понимать как человека, для коего высшей ценностью является безопасность, сообразно которой он и выстраивает свое жизненное поведение». «Идеальное состояние безопасности, достигнуть которого стремится прогресс, связано с мировым господством бюргерского разума, который призван не просто уменьшить источники опасности, но в конце концов полностью их уничтожить. Для этого все опасное должно быть представлено в свете разума как неразумное, что окончательно лишит его права быть частью реальности. Этому миру довольно важно видеть в опасном бессмысленное; опасность покажется устраненной, если отразится в зеркале разума как ошибка».

«Подобное положение дел мы наблюдаем как в духовных, так и в материальных порядках бюргерского мира», — продолжает Юнгер. «В целом оно заявляет о себе в стремлении рассматривать зиждущееся на иерархии государство как общество, то есть как форму, которая возникает посредством рассудочного действия и основополагающим принципом коей является равенство. Оно проявляется в сложной организации системы страхования, благодаря которой не только во внешней и внутренней политике, но и в частной жизни все риски делятся поровну; в стремлении уйти от судьбы посредством расчета вероятностей.

Наконец, оно заметно в многочисленных и сложных попытках свести жизнь души к причинно-следственным отношениям и тем самым перевести ее из области непредсказуемого в область исчисляемого, то есть включить ее в сферу, освещенную внешним сознанием». Повсюду заметно стремление избежать конфликтов, доказать возможность их улаживания. Учитывая же, что последние, несмотря ни на что, все же вторгаются в жизнь, буржуа считает своим главным делом доказать то, что они возникают исключительно в результате ошибки, «повторения которой можно избежать, благодаря воспитанию или просвещению».