— Уж замолвите за меня пару слов перед святым старцем...

Бесо разыскал где-то Елену. Прихватили и ее с собой.

Кто знает — чьей-то волею, или же волею судеб случилось то, что случилось: при погрузке на корабль на пристани Квачи лицом к лицу столкнулся с Ребеккой. Ни Квачи, ни Ребекка не вспоминали историю расставания.

Из трюма на палубу вылез Исаак Одельсон. Захныкал:

— Разорился! Еду в Питер к моему дяде... Гинцу...

— Гинцу? Гинц ваш дядя? Что же вы раньше не говорили?..

Квачи несколько раз прижимал Ребекку в темных пароходных закутках, но Реби упрямо твердила:

— Нет, нет... Только не здесь... Не будь таким нетерпеливым...

Пароход в сопровождении крейсеров прибыл в Берген. Пересели в поезд, пересекли Норвегию, добрались до Стокгольма.

Едва Квачи успел переодеться в гостинице, как к нему заявились Одельсон с каким-то немцем. Осмотрели номер, заперли дверь, уса­дили Квачи и зашушукались, то и дело выглядывая в коридор и ози­раясь. Шушукались долго, часа два. Наконец сговорились и встали с каменными лицами. Выходя из номера, Одельсон обернулся:

— С этой минуты мы не знакомы. Вы знаете только Ребекку, у которой берете уроки французского. Связь через нее. Прощайте!..

Кое-что Исаак передал в тот же вечер. Целой ночи не хватило на то, чтобы выслушать Реби и самому высказаться.

Наутро Квачи нашли какие-то грузины, тоже заперлись с ним и зашептали:

— Нам выгодней, чтобы победила Германия: поработайте на нем­цев с той стороны. В случае их победы, мы, как Польша, хотя бы получим автономию...

— Грузии ни к чему автономия.

— Ради чего же мы проливаем кровь?

— Ради великой России! Ее победа — и наша победа! А все ос­тальное — язык, национальная культура, политические права — химе­ра! Чего вы вцепились в эту Грузию — горсточку народа на крохотной земле! Окиньте взглядом Россию — шестая часть Земли! Если у вас есть силы, расправьте крылья и парите по этому бескрайнему про­стору!

Но земляки не отступились, и Квачи решил дать им расплывчатые обещания — вдруг из них удастся вытопить жирок.

Вернувшись в Петербург он за две недели раскинул ажурную сеть, прорыл осыпавшиеся канавы, протоптал заросшие тропки и навел новые мостки.

Избежав воинской повинности, вырядился в форму "земгусара", навинтил на сапоги лихие шпоры, приделал кокарду к военной фу­ражке, на плечи — золотые эполеты, не забыл и аксельбант, и бравый блестящий князь вернулся к проспектам, ресторанам, клубам и при­дворным красавицам, коих за прошедшие годы развелось больше, чем прежде.

Сказ о "Добром самаритянине" и новом успехе Квачи

В один прекрасный день на Невском проспекте открылась кон­тора с вывеской золотыми буквами: "Общество помощи инвалидам и жертвам войны "Добрый самаритянин".

Председатель и фактический хозяин общества — Квачи Квачан­тирадзе; на него работают девять секретарш, столько же адъютантов и до двухсот служащих — из отборных "земгусаров". Среди множе­ства смазливых машинисток особым расположением хозяина поль­зуется золотоволосая Ребекка Одельсон.

Квачи собрал под своим крылом всех старых друзей, кроме Габо и Седрака, призванных в армию и брошенных на Стамбул. Пришлось хлопотать и вызволять обоих, поскольку они были незаменимы в многотрудном "патриотическом" начинании; Квачи ждал их со дня на день.

Наконец они прибыли.

— Ва-а, книаз, да ты генералом заделался!

Обнялись крепко, и шумно отметили в "Аркадии" возрождение былого товарищества.

Квачи отдавал в день десятки распоряжений:

— Второму корпусу — тысячу лошадей!.. Третьей армии — сто ва­гонов овса!.. В Варшаву — двести вагонов муки!.. Пятой армии — де­сять тысяч пар белья!..

Он прямо-таки разбухал от доходов.— чуть ли не каждую неделю к его текущему счету приписывался очередной ноль. Время от вре­мени, вызвав Ребеку, тайно передавал кое-какие сведения, зашифро­ванные и записанные на папиросной бумаге; Ребекка прикалывала ее шпилькой к своей высокой прическе и уходила.

Днем Квачи работал, а вечера проводил с Гришкой и важными тузами.

Гришка сильно изменился: стал невеселый, молился чаще и жар­че, сокрушенно вздыхал и рвал на груди рубаху.

— Святой учитель! Что тебя мучает, какая тревога гнетет? — спро­сил однажды Квачи.

— Брат мой Аполончик! Сердце чует беду. Не угодна Боху эта война, не благославляет он нас. Мы проиграем и рухнем. Господи, спаси и сохрани! Аполончик! Когда зачиналась эта война, я бросился в ноги царю-батюшке и слезно просил: "Николаша, не воюй! Народ загубишь. Расею разрушишь, трон потеряешь, сам погибнешь и нас погубишь!" Не прислушался. Малоумные и нечистые одолели. Я и отошел в сторонку, дабы избежать опалы царской. А теперь свою бестолковость и поражение на нас валют. Сам сатана устроил союз святой Руси с греховной Францией. Что у нас общего с этим наро­дишком? Ни в Бога они не веруют, ни стыда не знают, ни царя у них нету. Пустой и развратный народ, сам сказывал. Вчера цельную ночь простоял я пред иконою. Все время плачет моя икона, Аполон­чик, плачет! А это значит, что гибнет Расея... Запомни мои слова: ежели мы сейчас же не выйдем из войны, погибнем...

Квачи согласился с Гришкой и пообещал всячески способство­вать примирению, хотя видел и чувствовал, что действовать в этом направлении небезопасно: шелудивая и вострозубая сука-война нашла много сторонников среди властьимущих, готовых на все в слепом рвении.

Гришка переселился на Английскую набережную и, хоть скулил и жаловался, что его никто не слушает, чувствовалось — его влияние нисколько не ослабло, а даже усилилось. Он показал Квачи телеграм­му от царицы, полученную в Сибири: государыня писала, что не мо­жет прожить без Гришки ни дня: с нею постоянные обмороки и нервические припадки, а у царевича участились кровотечения, лучшие доктора бессильны.

Вернувшись из Сибири, Гришка успокоил царицу, а приведенный им тибетский лекарь Бадмаев остановил царевичу кровотечение.

С того дня царь с царицей не расставались с ним.

Гришкины враги попытались еще раз свалить его. В ответ Рас­путин явился во дворец и пригрозил:

— Лютые враги роют мне могилу. Если послушаетесь их, а меня удалите, через шесть месяцев лишитесь и престола, и наследника!

Царица пала перед ним на колени и воздела руки:

— Мы не можем удалить тебя, святой отец! Ты наш единствен­ный заступник. О милости молим тебя! О милости!..

Отныне Гришке ни в чем не было отказа. Он многое решал и приказывал, не спрашиваясь у царя; что же до Николая, то без ведо­ма старца тот не решал даже простейших дел.

Однажды Распутин сказал Квачи:

— Наши враги уверяют Францию, будто я жалаю прекращения войны. Это правда, моя вера такая. Но папа с мамой хочут, чтобы я успокоил хранцузского посла. Чичас я напишу яму письмо, а ты отнесешь...

Сел, поднапрягся и накарябал:

"Дай Бох по примеру жить рассии а не укоризной страны на­пример нечтожества сей минуты свит бох евленье силу увидите рать силу небес победа свами и вас распутин".

Этот мистический бред Квачи вручил послу Франции Морису Па­леологу. Ни сам Квачи, ни посол и никто другой не мог уразуметь смысла послания.

Через несколько дней Гришка с Квачи навестили с подарками один из великокняжеских дворцов, отданый под военный госпиталь, и там встретили французского посла.

Гришка вдруг покраснел, заволновался:

— Очень хотел тебя видеть!.. Аполончик, переведи: Россия ру­шится! Народ муки крестные спытывает. Пора кончать... Не то, если мы не покончим с войной, народ покончит с нами. Да, пора! Это го­ворю я, Гришка Распутин! — он вдруг обнял Палеолога и, не дожи­даясь ответа, бросился к выходу, размахивая руками и крича на бегу:

— Какая там палитика! Я мужик и люблю мужицкую правду. Не время для политики, когда народ готов забить нас камнями. Мир! Ско­рее мир, иначе всем погибель!