Не спеша взяла серебряный колоколец, звякнула легонько и возникшему, как из-под земли, арабу тихо сказала:
— Хусейн, четыре кофе.
Сидели, попивали, беседовали.
— Я христианка,— с невнятной улыбкой рассказывала Лиза-ханум.— В моей греческой крови нет ни капли чужеродной примеси. Мои женщины — у меня двадцать восемь женщин — молятся на меня и зовут мамой. На этот дом еще не поступило ни одной жалобы. Под моим кровом собрались женщины разных национальностей, у каждой свой бог и своя молитва. Я в это не вмешиваюсь. Их подарками забита целая комната. Многих я выдала замуж, но они не забывают Лизу-ханум. Еще бы — здесь у них прекрасный стол, наряды — без счета, развлечения — без конца. Доктор, адвокат и прислуга — бесплатно. Чего еще?..
Так ворковала басовитая Лиза-ханум — созидательница семейного счастья. Попивала сама, угощала гостей. Затем сказала:
— Мой агат! Мое золото! Идите и развлекайтесь! Сегодня вы — мои гостьи. А завтра потолкуем...
Квачи проводил Елену и Реби, перепоручил их Бесо и Джалилу, сам же вернулся и подсел к Лизе-ханум. Подсел так близко, что почувствовал ее дыхание.
— Что скажешь, Лиза-ханум?
Лиза-ханум молчала долго, наконец чуть приподняла брови.
— Черноглазая полновата, а златокудрая старовата.
— Лиза-ханум,— зашептал ей на ухо Квачи. — Ты на пятнадцать лет старше златокудрой, а черноглазая рядом с тобой тоненькая девочка. Но, клянусь солнцем, по мне — ты лучше всех женщин! — и воровато провел рукой по ее могучему крупу.
Лиза-ханум посмотрела ему в глаза, улыбнулась по-старушечьи и толстым пальцем поддела под подбородок:
— Не насмехайся надо мной, эфенди.
— В твоей постели я доказал бы, что князь Квачантирадзе не насмехается над Лизой-ханум.
— И когда докажешь?
— Хоть сейчас...
Лиза-ханум поднялась и, переваливаясь утицей, пошла к дверям. За утицей выступал арабский иноходец.
После "доказательств" вернулись в красную комнату и сели на прежние места. Карман Квачи оттопыривала толстая пачка денег, а на мизинце сверкал огромный перстень. Это была плата за "доказательство" и за двух женщин.
Лиза-ханум опять маслянистыми глазами оглядела зал. Потом сказала:
— Аполлон, завтра же переселяй обеих ко мне, вон в тот дом через дорогу. Пусть пока поживут там, попривыкнут, а потом перейдут сюда. Остальное я улажу... Прощай, мой лев! Перед уходом загляни еще разок...
Так, в ту ночь Квачи обратил в чистоган старую любовь, подернутую тленом, и обрел новую, тоже порядком заплесневелую, но богатую и многообещающую.
Прошло время. Квачи стал членом "семьи" Лизы-ханум, а его сестры Ребекка и Елена — ее дочерьми.
Еженощно он доказывал, что стареющая баба с ее стонами и воплями ему милей зеленых молодок.
Вечерами Квачи с Лизой-ханум садились на турецкую тахту в красной комнате, ели восточные сладости, запивая ликером и кофе, покуривали египетский табак и неспешно беседовали, поглядывая на охваченный похотью зал.
Однажды Лиза-ханум сказала:
— Мой дорогой Аполлон! Пора внести ясность в наши отношения. Послушай меня, а главное, подумай. У меня в Стамбуле два больших дома. Есть вилла в Кадикии. Кроме того, мне принадлежит половина фирмы Попандопуло. Остальное ты видишь: обстановка, карета, лошади, драгоценности и не меньше двухсот тысяч наличными. Год назад умер мой муж. Я бездетна. Родственники ждут моей смерти, я же не собираюсь ни умирать, ни отказываться от своего дела. Но без мужчины любое дело, а в особенности такое, похоже на трехногую лошадь: она может ползти, но не может бежать. Срок моего траура прошел. Я не привыкла к одиночеству. Сам видишь: мужчины, в том числе молодые и богатые, вьются вокруг меня, как мухи...
Оба долго молчали, думали, курили.
— Ты понял меня? — спросила наконец она.
— Лиза-ханум! — ответил Квачи.— Я сгораю от стыда, что ты опередила меня! Я сам собирался поговорить об этом завтра, но раз уж ты начала, пусть будет сегодня. Лиза-ханум! Кто я и что я, ты знаешь. Во-первых, по рождению я князь. Во-вторых, тридцатисемилетний молодой человек. В третьих закончил два университета. Воспитание и жизнь во дворце выработали во мне вкус и особые привычки— это четвертое. И наконец пятое: все мое состояние отняли красные, но я все-таки зарабатываю и трачу по своему усмотрению...
Опять помолчали и покурили.
Затем Квачи спросил:
— Лиза-ханум, ты поняла мой ответ?
— Поняла, Аполлон. Мужчине нужны карманные деньги. Мой последний муж тратил в месяц двести лир.
— Лиза-ханум! — перебил ее Квачи. —Твой муж не был князь! Он был старше тебя и необразованный, а потому...
— Потому ты обойдешься тысячей.
— Лиза-ханум, я трачу три тысячи!
— Ну, полутора тысячами...
— Лиза-ханум!
— Двух тысяч тебе хватит с лихвой. И кончим на этом. Кроме того, я приму на работу твоих друзей и вместо устаревшей кареты куплю тебе автомобиль. Двух лошадей для верховой езды прими от меня пешкеш. По рукам?
Ударили по рукам и удалились...
В доме княгини Лизы-ханум Квачантирадзе все идет своим чередом.
С наступлением ночи тридцать полуобнаженных ее дочерей выходят в большой зал с тяжелыми портьерами и фресками на стенах.
Постепенно собираются гости.
Наконец вразвалку появляется Лиза-ханум, по-восточному подогнув ноги, устраивается на тахте и застывает, как статуя Будды, радуясь счастью своих дочерей.
Бесо сидит за кассой. Джалил, в красной феске, при оружии, скрестив руки на груди, стоит в дверях.
Супруг Лизы-ханум и управляющий "домом" Квачи Квачантирадзе потерянно блуждает по комнатам: то подсаживается к своей "княгине", то заговаривает с Бесо, то перебрасывается несколькими словами с Джалилом, то здоровается с гостями, то забредает на кухню.
Бродит Квачи Квачантирадзе по дому и в душе рычит и злобится. Порой жалуется своему другу Бесо, скулит и хнычет, как плаксивая вдова; порой воровато забивается в угол и вздыхает, роняя украдкой слезы.
О чем плачешь, Квачи? О чем стонет твое переменчивое сердце? Что туманит твои зоркие очи? Какая забота хмурит светлое чело? Что с тобой, Квачико?.. Еды и питья по горло, деньги — без счета, женщины — на выбор, авто и лошади, прислуга и приятели, старые и новоприобретенные — чего тебе не хватает, Квачи Квачантирадзе?
Погибших друзей? О них ты и раньше не горевал.
Силибистро и Пупи? Им совсем неплохо.
Славы и почестей? Все было, да сплыло...
Родного неба и родной земли? Сабуртало ждет тебя.
Чего же ты хочешь, Квачантирадзе? Вечных скитаний по свету? Вечной погони за счастьем? Бега по кругу — без конца и начала? Хочешь разбить золотую клетку и улететь? Чего же тебе? Чего?
И сам не знаешь...
Понимаю тебя, Квачи Квачантирадзе.
Слышу тебя, Квачико, и понимаю.
Слышу и ведаю.
1924 г.
Перевод с грузинского Александра Эбаноидзе.