-Можешь позже вернуть, не волнуйся об этом. Ты... может, ко мне поедешь? Переночуешь пару дней, пока не поправишься, родители не будут против...

Сау только молча покачал головой, и глаз на неё больше не поднимал.

Фонари в городе – в массе своей новоделы, навешенные на старые и новые бетонные столбы. Как грибы, отросшие от общей грибницы, связанные проходящими по ним электроимпульсами, стрекочущие по проводам о такой ерунде, что и сказать стыдно.

Вот утро понедельника началось. Фонарям, конечно, без разницы – как и в другие дни, им никуда не идти, хотя вот, может быть, и хотелось бы пробежаться из конца в конец, как неблагодарные проходимцы, шастающие толпами по утрам в понедельник и не ценящие своего счастья.

Поутру осветительная братия делилась новостями прошедшей ночи – на кого наклеили чего нового почитать, в кого вписался горе-водила, а кого нещадно обгадили. А тут ещё и снег растаял – а это радость, как будто перед тобой включили экран, если повезло стоять посреди лужи, и можно смотреть не только в тупой серый асфальт, а ещё и на своё отражение, и даже на небо – а это уже целое шоу. С самого утра гладь их зеркал нарушал какой-то нелепый майа, носясь бесцельно по городу не разбирая дороги. Светофоры тут же подкинули новостей – их он тоже не замечал, но, хвала Эдиссону, после первого же раза, будучи обсигналеным проезжающим фордиком, предпочитал подземные переходы.

Под ногами то хлюпало, то хрустела ночная изморозь. Саурон пытался концентрироваться на этих звуках, но как только подошвы снова цепляли асфальт – отчего-то становилось хуже. Звук собственных шагов беспощадно напоминал о том, что он бежит. Хуже было только в переходах – отражающийся от стен звонкий гул, будто звуковой эффект для киносцен, создающий мистический оттенок, предвещал ещё долгий и бесцельный путь. Эхо было настолько мучительным, что майа вновь и вновь возвращался в переходы.

“Да что за суета?!! Беготня с самого утра – наркоман небось!” – радовались фонари возможности ещё кого-то обсудить. А Сау кружил по городу, забыв ключи в собственной сжатой ладони.

Вечером, когда по проводам электросплетников вновь потёк переменный ток, стало ещё интересней – ведь всё осталось без изменений. “Гонется за ним что ли кто?” Заинтересованные неодушевлённые пригляделись и прислушались, считали шаги, интервалы – и не нашли даже намёка на подозрительные закономерности. Только мрамор, облицовывающий набережную, трофейный, демонтированный с павшего рейхстага, видел больше, чем любители потаращиться в грязные лужи. Он коснулся ладоней майа, когда тот, загнанный, оперся на перила и закашлялся от холодного ветра с реки, но вместо того, чтобы согнуться, вдохнул ещё. “Возьми трубку. Ищи тепла у тех, у кого оно есть,” – сообщил мраморный холод, обращаясь к глубоко зашитым инстинктам беглеца.

“Алкоголик чтоль?” – интересовались праздные фонари, пырясь жёлтым казённым светом в рано наступившей темноте, уже после того, как майа увёл с набережной светловолосый нолдо.

“Молчать, салаги. Он бегает от другой зависимости.”

А после того, как мраморный театр действий опустел, перила лизнул свет фар. Он искал, но он же и прятался от тех существ, что только что были здесь, каждый со своей заботой.

-Инголдо, со мной всё хорошо, просто гулял, – ворчал Сау, глядя в пол.

-Выгулялся? Вот и славно, на кухню иди, чайник поставь. Я за коньяком, – ответил нолдо, стягивая с Саурона куртку.

-Далеко?

-Нет, к себе в комнату.

-Не трать на меня. Ты же понимаешь, что Ему достаточно на меня взглянуть...

Эльф взял в ладони лицо майа, чтобы наконец-то тот посмотрел на него прямо.

-Мой коньяк – мои правила. Сейчас идём в общую комнату, я поесть-попить и выпить сам принесу. А потом мы садимся и разговариваем. О чём угодно, но только не о нём, не о моей родне и вообще не о том, что происходит последние месяцы. Да, и не о математике.

-А о чём тогда?

-Расскажешь мне о своём детстве.

-Это тоже не очень весёлая история.

Нолдо поразмыслил, хоть и недолго.

-Подойдёт.

-Я не помню родителей.

Инголдо кивнул. Он приготовился внимательно слушать немного оттаявшего после трапезы Саурона.

-Они вместе погибли в автокатострофе. Меня вырастила бабушка. Я совсем не в неё пошёл – она была приличной гранд-дамой с безупречными манерами, а на старых фотографиях – изящная, как статуя античная. Она скорее бы подошла в бабушки вам с Артанис.

-А как её звали?

-Галадриэль. Я звал её Дори, как рыбка в мультфильме про Немо, помнишь?

-Да.

-И, видимо, накликал. Когда мне было десять, она стала терять память. И это не возрастное, когда забываешь вчерашний день – она могла забыть сначала причесаться, позже – выключить плиту и закрыть дверь. К двенадцати годам я уже сам учился и ходил за продуктами. Через год от неё приходилось прятать деньги, чтобы не застать дома холодильник, забитый маслом, потому что раз в час она ходила его покупать. К тому моменту она уже половину времени не помнила, кто я, да и кто она сама.

-Поэтому ты всегда видишь, если кому-то нужна помощь?

-Когда долго живёшь в одном доме с человеком, который не помнит, как пользоваться дверной ручкой, это вырабатывается, как привычка.

Майа смотрел на свои сцепленные в замок руки. Рассказывать это оказалось действительно тяжело – комок подступил к горлу и не исчезал от выпитого. Саурон не знал, как выйти из этого состояния, произнести хоть слово, вздохнуть полной грудью, пока Финдарато не притянул его к себе. Майа был очень неопытен в вопросах поиска сочувствия, казался себе со стороны жалким и неуклюжим. Но, как только лоб уткнулся в плечо нолдо, сведённые злой судорогой пальцы разжались и майа свободно выдохнул. Рука эльфа трепала затылок, грела лучше выпитого алкоголя.

-Она часто говорила мне о родителях. Но каждый раз – разное. И я периодически сбегал по ночам – искать их.

-Как это?

-На кладбище. Их имена из моей метрики – всё, что было у меня. А под утро мне часто казалось, что их и не было никогда, что и их придумала бабушка, и уже не может даже вспомнить об этом... и я злился, не возвращался домой... а когда мне было шестнадцать, она умерла.

Инголдо крепко держал Саурона в обьятьях, и, хвала Эру, ничего не говорил. Майа же говорить больше не мог, отпускать эльфа не хотел. Финдарато чувствовал тяжесть майа на своих плечах и старался быть для Него надёжной подходящей опорой.

-Финдарато.

-Ммм?

-Я что-то перенервничал сегодня... а сейчас так тепло... что я вырублюсь сейчас...

-Хочешь к себе?

-Нет.

Сау чуть поёрзал, прислоняясь боком к спинке дивана, но и не убирая руку с плеча Инголдо.

-Фмндарато... – шептал Саурон уже практически сквозь дрёму, – а будь моим мужем. Ты – инженер, я – архитектор... то есть наоборот... вместе мы – полноценное конструкторское бюро...

Тёплое дыхание рядом с ухом навевало сон. Уже сдаваясь Ирмо, Сау уловил, что его укладывают назад, придерживая голову.

Проснулся майа под саммонинг, доносившийся откуда-то издалека. Обнаружив себя лежащим в одежде, накрытым сверху одеялом, на диване в общей комнате и вспомнив вчерашний вечер, порадовался чрезвычайно, что коньяк был действительно славным и принят в терапевтических дозах, так что, кроме меланхолии выспавшегося существа, майа не ощущал ничего. Воспоминания о причинах лечения и побочных эффектах в виде пьяных откровений ещё не настигли Саурона, так что с абсолютно пустой головой он побрёл на кухню, где хозяйничал эльф.

-Добро утро. Садись есть и выходим, а то опоздаем.

Майа молча сел за стол.

-Ты как себя чувствуешь? – хлопотал эльф, усаживаясь напротив.

-Да что мы всё обо мне да обо мне... Ты сам-то как?

Нолдо чуть задумался

-Нормально.

-Чем занимался без меня?

-Холодильник чинил.

Майа приподнял брови.

-Все две недели?

-Я, в принципе, гуманитарий. Первая неделя ушла только на то, чтобы понять, где фреон потёк.