– Привет, Хэннер. Как спалось?

– Э… да ничего так… хорошо… в твоей кровати, – пробормотал майа. – А… что-то случилось?

– Нет. Ничего. Всё нормально. Ты уходишь?

– Я… ну, да. Собрание в школе…

– Скажи дракону, он тебя подбросит.

– Ага.

Оба испытали облегчение, когда Хэннер вышел из кухни.

Что-то – быть может, потерянная память, – шептало Хэннеру, что он не сделал одну важную вещь.

Вернувшись – бегом, чтобы не успеть струсить, – Хэннер быстро обнял понурого Валу за шею, поцеловал в щёку и прошептал:

– Я люблю тебя!

Не дожидаясь реакции, он стремглав умчался, теперь уже точно к драконам, и в груди у него звучала весёлая неземная мелодия.

Губы Мелькора дёрнулись и болезненно скривились.

Эру по-прежнему молчал.

Быть может…

Быть может – что?

«Ты не знаешь, что со мной было».

Словно чужая воля вложила в разум Хэннера эти слова, и он встал столбом на дорожке, ведущей к школе. Разворачивавшийся на площадке дракон презрительно зыркнул на орла, с которого только что спрыгнул Йонвэ.

– Хэннер, эй, Хэннер! Привет! Как каникулы?

– Привет. – Хэннер вымученно улыбнулся. – Нормально, а твои?

– Прекрасно! – Йонвэ закатил глаза, совсем как Манвэ, когда говорил о чём-то приятном. – Давай, мы уже опаздываем!

Они побежали к школе, и лишь невесть откуда взявшаяся мысль про то, что ему – ему, Гору, – ничто не давалось просто так, отдавалась в сущности Хэннера тянущей тоской о безвозвратном.

Мелькор глубоко и целенаправленно ненавидел весь мир. На самом деле такое случалось с ним редко и почти всегда беспричинно: несмотря на свою тёмную «профессию» Врага, первый из Валар не любил убивать просто так и подавно не желал уничтожения миру, который сам пел и который любил, быть может, глубже и сильнее любого из своих братьев и сестёр. Приступы необоснованной агрессии проходили тяжело и знаменовали личностный кризис и невыносимое нервное перенапряжение. Мелькор отключил телефон и все средства связи, включая дверной звонок. Задёрнул шторы в кабинете. Хотелось ещё запереть все двери и ворота на запоры, но оставшийся здравый смысл говорил, что скоро придёт Хэннер, а через все поставленные блоки даже дозваться по осанвэ ему до своего Валы не удастся. Так что главный вход Мелькор блокировать не стал. Велев духам приготовить к приходу майа обед, одержимый ненавистью ко всему живому Вала забился в свой тихий тёмный кабинет и съёжился на полу в углу, обхватив руками колени.

Думать ни о чём не хотелось. Хотелось, чтобы в голове стало тихо, темно и пусто. Может быть, даже пыльно: пыль приглушает звуки.

Только чтобы ни одной мысли…

Папа, – в моменты глубочайшей духовной муки Мелькор обращался к Эру именно так, – зачем ты это сделал? Зачем вернул меня в этот мир? Новая Арда могла бы жить без меня. Она уже привыкла. Я не хотел больше мучиться. Не хотел учиться жить снова. Не хотел возвращаться. Ты обещал мне Гора, чтобы я пришёл. Мне было хорошо в моём безумии и беспамятстве, когда Арда умерла. Ты научил меня думать. Я думал, что ты любил меня. Но с новым Кругом всё началось сначала. И ты опять предал меня, и опять – самым гнусным способом. На заре первого Круга ты отнял у меня Манвэ, который и так никогда не был моим, и Гора, и позволил изгнать меня из мира, первый звук которого принадлежал мне. На заре второго Круга ты обманул меня. Ты дал мне глупого волчонка вместо моего любимого волка. Ты бог, почему бог может поступать нечестно?..

Стянув со столика лист бумаги, Мелькор машинально набрасывал карандашом волчью морду. В задумчивости он и прежде нередко рисовал Гора, на всём, в волчьем облике или в основном, и отучился от своей привычки только в новой жизни, когда любой намёк резал по живому.

Теперь, увидев на бумаге изображение своего любимого, Вала вновь ощутил тяжесть утраты, но в полном опустошении чувств, не имея сил, чтобы страдать, он стал рисовать дальше.

Прищуренные чёрные глаза, всегда изучающие, жёстко-ледяные, таящие неудержимое пламя. Чуть нахмуренные брови. Изящный нос с горбинкой, сжатые в линию губы, жёстко очерченный подбородок. Впалые щёки, красивые скулы, выраженные, острые. Когда майа злился, они обострялись ещё больше, казалось, кожу порвут…

Мелькор не знал, что побудило его набросать ниже портрет Хэннера.

Пушистые ресницы, требовательный открытый взгляд, мягко вьющиеся волосы, спускающиеся чуть ниже плеч. Нежный овал лица. Приподнятые в удивлении и лёгком возмущении бровки, прямой хорошенький носик, узкие ноздри. Приоткрытый ротик. Выглядывающее ушко, нежное, с правильной полукруглой мочкой. Тонкая шейка.

Маленький.

Прижав к губам кулак, Мелькор долго изучал два лица на листе, лежащем у него на коленях. Перевернул и начал набрасывать третий портрет.

Добавим Хэннеру характера. Нахмурить бровки, сжать губы… скулы чуть-чуть заострить, прищурить глаза… вот так, и оставить реснички…

Мог ли Гор быть таким в детстве, если бы у него было детство?

Застонав, Мелькор скомкал лист и отшвырнул в сторону.

Хватит вопросов.

Не хочу ничего.

Ненавижу…

…Виэрт наведался позже, когда Вала сидел в кресле и нервно колотил пальцами по столешнице. Поскрёбся в дверь, прошёл в кабинет, нахально улыбнулся во всю пасть и брыкнул задней лапой, прикрыв за собой дверь. Открытых дверей, он знал, хозяин не любит.

– Молодец, – глухо сказал Мелькор, и волк запрыгнул прямо на стол, расшвыряв немногие оставшиеся на местах письменные принадлежности. Жмурился, сопел и подставлял загривок и живот ласкающим рукам, вынуждая забыть о мигрени, о ненависти, о тянущей силы боли, о нервном спазме, сковавшем лицо. Вала уткнулся носом в тёплую шерсть и погрузился в чёрную вяжущую тишину.

Ещё какое-то время спустя скрипнули ворота. Волк вскинул голову.

Мелькор отвёл немного штору и выглянул во двор.

Хэннер шёл к замку и сосредоточенно хмурил брови, сжимая что-то в кулачке.

Сейчас я всё пойму! – твердил себе Мелькор, прыгая через четыре ступеньки и преследуемый разыгравшимся волком. – Сейчас я открою дверь, и…

Цветы на лугу Хэннер выбирал придирчиво, с любовью, и с любовью же составлял букет. Мелькор может себе позволить любые цветы, конечно, но… вдруг ему всё-таки понравится? В Ангбанде майа никогда не видел цветов, но знал, что его Вала любит маленькие душистые гвоздички… почему-то знал. И всё же, подходя к двери, он чувствовал себя с этим подношением ужасно глупо. Мелькор, вообще-то, взрослый. Ему может нравиться что-то другое. Зачем ему дурацкий букетик?

Но подарить что-нибудь Мелькору всё равно ужасно хотелось, и майа наконец протянул руку к звонку, спрятав за спину свой букет.

До полусмерти перепугав, дверь распахнулась ещё до того, как палец Хэннера прикоснулся к кнопке.

На пороге стоял Мелькор, с таким отчаянным выражением на лице, будто он тонул, а ему в помощь предлагали соломинку.

– Э-э-э… – замерев от неожиданности, выдал сбитый с толку Хэннер, и так чувствовавший себя идиотом, и протянул Мелькору букет – просто потому, что надо было что-то сделать.

Несколько секунд Вала смотрел на гвоздички в руке юного майа с чем-то вроде богобоязненного ужаса. По крайней мере, примерно так выпялилась на Хэннера классная руководительница, когда он в сердцах на не получающуюся задачку крикнул на весь класс: «Манвэ ноги в рот, пусть подавится!».

Потом, слишком сразу, будто не было переходного этапа между этими двумя моментами, Хэннер оказался прижатым к груди своего Валы и обнимающим его за шею, а Мелькор гладил его по спине и шептал едва слышно какую-то галиматью, навроде: «Это всё-таки ты, я так и знал, я не зря, я знал, он обманул меня, старый развратник, урод, я так и знал, я люблю тебя, Гор, Гор…». «Я люблю тебя» Хэннеру понравилось, а вот Гор – не совсем, это слишком отчаянно было произнесено, он с усилием оттолкнулся руками от Мелькора и попытался заглянуть ему в лицо.