Снегопад Лёгкий снег висит на нитях, Но вблизи и вдалеке Всё отчётливее виден Путь по сгорбленной реке. Но, покуда не поплыли Берега, река и снег, Ты один среди идиллий, Потому и человек. Потому от чёрно-белой Обжигающей струи Оттолкнёшься неумело, Продолжая в забытьи Всё шептать слова о лете, О тепле родной земли. Хорошо гулять по свету Как измятые рубли. Письмо 1987 года Я пишу Вам письмо постепенно, Всё пустые заботы достали. Две страницы похерил наверно, Надо будет спросить у Натальи. Вы, мне кажется, были Петрович, Извините, когда не припомнил. Как жена, ребятишки, здоровье? Что за новости в Вашей Коломне? А у нас благодать и одышка, А зимою, конечно, ангина, Да с деньгами пока передышка, Но зато тишина и малина. Деревенька, ни света, ни газа, Лампу ставим под вечер на столик, Я читаю, Наталия вяжет. Разве вскрикнет сосед-алкоголик. Я вот вышел на улицу нынче, Воробьи, ребятишки играют, И подумал — а сколько мне тысяч? Что за глупость меня разбирает. Я всё думаю — что ж мы по норам? А припомнишь — прописка, квартира, Гонорары, химеры, конторы, И при чём здесь романтика, Дмитрий? Мы, конечно же, много смогли бы, И зачем нас куда-то сослали? Вы наверное где-то погибли, А не то бы давно написали. «Осталась малая страница…» Осталась малая страница, Где мы с тобою, Боже мой, Могли бы жить, глядеть в криницу И видеть свет над головой. Всегда с тобой, гореть и падать, А мы считали, что лететь. Но что же было, что же надо? И что грохочет? что за медь? А! это твердь, земля седая! Так вот где будем я и ты, Жестокосердно отрицая Кошмарный приступ пустоты. «Ивы, как женщины…» Ивы, как женщины, падают в пруд с берегов незаметных, Воды расходятся и принимают в себя промелькнувшее тело. Даже в душе наступает зелёное лето. Господи, кто бы заметил, как всё это мне надоело! Как же душа покоряется снова и снова щемящему звуку, Если и слова такого не сыщешь, как будто совсем не бывало, Только опять поднимаешь и тянешь усталую руку, Падаешь в сон на скамейке жестокой вокзала, И в полшестого утра в ожиданье троллейбуса на остановке Вдруг понимаешь ногами своими, уставшими насмерть, Как хорошо улыбаться пустячной обновке, Как хорошо восхищаться созревшею басней, Как хорошо замечать перелет золотой паутины, Как хорошо обрывать обветшавшие перья, Как хорошо быть свидетелем целой картины, Как хорошо быть участником жизни и смерти. «Собеседница!..» Собеседница! ангел моих вечеров, И теперь я живу, ты поверишь едва, И приходят ко мне Соловьёв и Петров, Я читаю стихи, забываю слова, Отмечаю цезуру мгновенною жизнью своей, Наливаю стакан допотопного местного пива, И бросаю строку в золотистый туман елисейских полей, И смотрю за окно, где растёт голубая крапива, Где бледнеет луна и зачем-то сияет звезда, Соловьёв и Петров отдыхают от скуки и лени, В умывальнике снова к утру цепенеет вода, За окном перед смертью дрожат золотые растенья. Собеседница! я повторю, что живу, Мне хватает куска плесневелого чёрного хлеба. За окошком опять задышал паровоз, как корова в хлеву, И дыханье столбом потянулось в открытое небо. Лермонтов У него в руках венок. Он несёт его по кругу. Он настолько одинок, Что ему не надо друга. «Ты уходишь, как погода…» Ты уходишь, как погода, И меня не веселит Обещание прихода По прошествии обид. Даже сердце на свиданье Побелело как стекло. Ты взглянула на прощанье, Улыбнулась тяжело И ушла. Зачем, родная, Ты хотела жизнь мою? Я тебя совсем не знаю, Понемногу узнаю. «Золотое пространство поплыло…» Золотое пространство поплыло К горизонтной, последней черте, И осталось дневное светило В беззащитной своей наготе. Так улыбка твоя и надежда, Перед тем, как исчезнуть во тьме, Бесконечно, печально и нежно В одиночестве видится мне. «Я люблю остывающий дом…» Я люблю остывающий дом, Я люблю ускользающий свет, Я не знаю, что будет потом, По прошествии тысячи лет. Уплывает вода в облака, И туман укрывает следы, И не тянется больше рука К изголовью вечерней звезды. Упомянутый в книге судеб Я стою на краю тишины, Этой горечи розовый хлеб Принимая как годы войны. |
