Гриффиндорский охотник направил бладжер в грудь Малфою: тяжелый мяч вскользь ударил чуть ниже сердца, Малфой покачнулся и завалился набок, стараясь удержать равновесие. Выпрямился. Гарри подул на окоченевшие руки, тщетно пытаясь согреться дыханием, и послал метлу вперед и вверх. Оглянулся. Малфоя, вцепившегося в метлу, колотило так, что зуб на зуб не попадал, волосы прилипли к щекам – будто в Черное озеро окунулся.
Рон отражал атаки безупречно, но лицо у него было пунцовое, а уши, как подозревал Гарри, покраснели не только от ветра. Джинни юркой ящеркой металась средь игроков, и он засмотрелся на нее – стремительную и неуловимую, с волосами, пламенеющими как костер. Живое олицетворение осени.
Снова прошептал «Импервиус» – недолговечное действие заклинания было удручающе предсказуемым. Вот Гермиона… Метлу крутанул встречный поток и Гарри опомнился. Нельзя о Гермионе думать, только не сейчас, ей в темнице куда страшнее, и горше, и безнадежнее. При мысли о Лестрейнджах застилала все пелена бешенства.
Малфой дернулся, когда миниатюрное солнце зажглось у правого кольца Слизерина. Быстро глянул в сторону Гарри и направил метлу к кольцам, Гарри устремился следом, не отводя взгляда от снитча, чьи сверкающие крылья трепетали быстро, как у колибри.
Мелкая взвесь холодными каплями оседала на лице и волосах, жемчужной паутиной искрилась на мантии. Посвист колючего западного ветра был тише разговора вполголоса. Малфой вдруг затормозил, точно уперся в щит, а Гарри, напротив, прибавил ходу.
Золоченый шарик метнулся вбок, закружил как юла, а потом бросился за пределы поля. Гарри полетел за ним – теперь песня ветра в ушах звучала мелодично, и сердце тоже пело, и выяснять причину странного поведения Малфоя не осталось ни времени, ни стремления.
Трибуны мелькнули и пропали, десятки лиц, обращенные вверх, слились в пестрое полотно. Гарри протянул руку к снитчу – неповоротливому как воздушный шар, полный воды. Пальцы сомкнулись вокруг снитча. Он с шелестом раскрылся.
Что-то едкое, ледяное как дыхание дементора, обожгло правую руку. Сковывающее онемение распространялось по запястью, ползло по локтю змеей, обвивало предплечье. Кожа слезала пластами, обнажая красноту мяса – от запаха убоины замутило. Гарри стряхнул снитч как ядовитую гадину – тот упал на землю и затерялся в росистой траве, – поднес сочащуюся кровью и сукровицей ладонь к глазам.
Больно не было. Гарри повернул метлу к трибунам, но тут серое небо обрушилось на него, и земля рванулась навстречу.
5
Полог над кроватью был зеленым. И с него капала вода – капли срывались на плохо вымытый пол и стекались к центру комнаты, оставляя грязные дорожки.
Гарри сел – комната крутанулась вокруг оси, стены с поблекшими винтажными обоями накренились, – и потянулся за очками. Заколоченное окно и лампа на витой ножке, да вышитый на изумрудном бархате вензель, дали понять, что Гарри находится в доме номер двенадцать на площади Гриммо. Там, куда меньше всего хотелось возвращаться, где широкие ступени помнили звук шагов Сириуса, а почерневшие лестничные балясины – его прикосновения, где в бывшей спальне Вальбурги Блэк пахло мокрой шерстью.
Гарри вмазал кулаком по столбику кровати – замысловатой колонне, оплетенной вырезанной из дуба виноградной лозой, и поднялся. Правой руки, забинтованной до плеча, он не чувствовал, но не усмотрел в этом ничего странного – действие анестезирующих зелий нередко продолжалось несколько часов. Оставалось неясным, почему он здесь, а не в лазарете Хогвартса. Вопрос «что случилось на квиддичном поле» благоразумно решил отложить.
Гарри закрылся в ванной и долго стоял под душем – вода смывала сонливость, притупляла въевшуюся в кости усталость, притушала апатию и безразличие, которые навалились с новой силой после исчезновения Гермионы. После душа отправился вниз по лестнице - мимо комнаты на третьем этаже, занимаемой Джинни – тут уж Гарри не удержался и заглянул. Комната носила отпечаток бунтарского характера владелицы и изобретательности ее старших братьев – тумба, приклеенная заклинанием, висела на потолке, а дырявый сундук парил над кроватью, медленно вращаясь. Гарри спустился еще на полпролета, прислушался, в надежде различить гул голосов из гостиной, и уловил постукиванье в каморке Кричера.
В дверях кухни налетел цветастый вихрь – миссис Уизли прижала Гарри к широкой груди, стиснув в не по-женски крепком объятьи, подтолкнула к столу, и надавила на плечи, побуждая сесть. Накладывая суп, она умудрялась одновременно причитать о том, как Гарри похудел, сокрушаться о его травме, упрекать в неосторожности и поносить создателей квиддича, которые терпеть не могли людей, раз изобрели столь опасную игру. Гарри, ошеломленный красноречием, дождался, пока она возьмет паузу, чтобы вздохнуть, и вставил:
– Все нормально, я ведь жив.
Новая порция сентенций, нравоучений и ахов обрушилась на него, и не в силах прервать этот поток, сметающий на пути все возражения – даже неозвученные, Гарри послушно взял ложку. Он совсем не ощущал себя рождественским поросенком – тарелка, напоминавшая более всего неглубокий таз, была полна до краев.
Гарри заставил себя проглотить немного супа. Есть левой рукой было удивительно неудобно.
– А где Рон, Джинни и остальные? – спросил Гарри, когда миссис Уизли поставила перед ним поднос, укрытый дымкой консервирующих чар.
Миссис Уизли всплеснула руками.
– Ты ведь ничего не знаешь, – сказала она с мягкой укоризной, и Гари не нашел в себе уверенности оспорить. – Джинни рвалась сюда, я ее не пустила – тебе нужен покой, а за ней непременно последовал бы Рон. Скоро каникулы – вот пусть и приезжают.
– Но почему я здесь, а не в Хогвартсе?
Миссис Уизли села на стул и затеребила край вышитого веселыми желтыми подсолнухами передника.
– Ох, милый. – Миссис Уизли одарила его сочувственным взглядом, и Гарри понадеялся, что она снова обнимет его –объятья ее, по-матерински теплые, пахли вербеной и ландышем. Чуда не случилось. – Профессор Дамблдор решил, в школе тебе оставаться небезопасно.
Зелье попало в снитч неслучайно. Конечно.
– Меня пытались убить?
Гарри отодвинул тарелку, решив что в него не влезет больше ни кусочка. Тот, кто пытался прикончить Гарри, дело знал; познаний в зельеварении хватало, чтобы уяснить: доберись яд до сердца – и Гарри ничто бы не спасло. Любопытно, кто оказал своевременную помощь, и не пытался ли отвести подозрения таким незамысловатым способом.
Виновника произошедшего следовало найти до того, как он решится на повторную попытку. Из неочевидных подозреваемых – легко недооценить того, кто незаметен, – ученики. Включая членов Армии Дамблдора – магия, наложенная Гермионой, не посчитала бы предательством, подложи кто-то отраву в снитч. Очевидных… трое. Снейп – заносчивый ублюдок, который Гарри терпеть не может – и не то, чтобы это невзаимно. Грейлиф – темная лошадка, из тех, что легко превращаются в троянских коней. Малфою Волдеморт дал поручение исключительной важности…
Голова шла кругом, когда думал, что по крайней мере двое из них могли действовать независимо или пытаться подставить другого. С них сталось бы и продумать пути отступления, и не попасться на горячем – что взять со слизеринцев? И что им противопоставить?
Речь миссис Уизли журчащим ручьем лилась, входя в одно ухо и, не задерживаясь, вытекая через другое – Гарри неспособен был слушать полный неподдельной тревоги голос.
Не намеренно ли Малфой загнал Гарри в ловушку? Снейп сидел на трибуне – на первом курсе Квиррел, тоже смотрящий с трибуны, наложил на метлу порчу и она взбесилась. На Грейлифе обретшая некую стройность теория дала сбой. Грейлиф, отдавая учебники, – стопка была толстой, и Гарри размахивал палочкой, поминутно обновляя «Левиосу», – обмолвился, что уезжает на выходных. На субботнем матче Гарри его не видел. Это ничего не значило, мантия-невидимка – вещь не уникальная, а ложные сведенья удобно подсунуть для отвода глаз. Дамблдор утверждал, что доверяет Грейлифу. Гарри начинал сомневаться в способности директора верно оценивать людей: Дамблдор говорил, что и Снейпу, который хотел отдать Сириуса дементорам, можно верить. Не распознал вовремя сущность Волдеморта, упустил из виду крысиную натуру Петтигрю, его оказавшуюся роковой склонность к подхалимажу.