Он не был даже пассажиром. Нет, наверное, и не было горшего одиночества, чем одиночество среди людей, на вокзале, когда ты при­шел туда, чтобы отправиться в дорогу, и дорог множество.

Не поддаваясь больше ни встречным, ни попутным потокам пас­сажиров, Матвей ринулся к билетным кассам. К кассам, хотя не был уверен, что именно они ему нужны, в глубине души понимая, что, по­лучив из чьих-то живых рук жесткую радужную картонку с четко прописанным часом отправления своего поезда, своего места и вагона, он поступит совсем наоборот.

Он пробился к кассе. Он взял билет. Не забыл спросить, когда от­ходит поезд. Это можно было узнать и по расписанию, что висело здесь же, в зале, проще того, по билету, который он сжимал в руках. Но он не взглянул ни на билет, ни на расписание. Ему нужен был голос, живой, женский, который бы словами сказал ему, назвал час. И он бросился к справочному бюро. Там было не протолкаться, по­пытался пролезть без очереди, какие-то бабушки-старушки едва ли не кулачками поперли его от окошка. Рядом с «живой справкой» он увидел другую и свободную, без очереди. В стену был вмазан черный микрофон или приемник, и над ним четыре слова: «Нажмите кнопку, ждите ответа». Все было просто, только нажать кнопку. И он подо­шел и нажал. Из черной утробы на него обрушилось: «Ждите, вам ответят». И так до бесконечности, бесстрастно, бесполо: «Ждите, вам ответят».

Начало

Васька Барздыка по кличке Британ, его пес Дружок, Надька, Ма­хахей и Ненене искали гусей, чтобы гнать их домой, в хлев, среди лета. И птице, и людям это было в диковинку. В Князьборе раньше та­кое и в голову никому бы не пришло. Раньше князьборцы выпускали гусей и уток по весне, как только стаивал лед, отгоняли дубцами от дома, загоняли в воду и забывали о них до заморозков, до той поры, пока в птице не прорезалась тоска и желание пойти за клином своих собратьев. Но в этом году все переиначилось. Барздычиха заперла сво­их уток и гусей в хлев, как только в деревне появились мелиораторы. Махахеиха и Ненене хватились много позже. Вернее, хватилась Нене­не, побегала берегом речки, поголосила: «Гули-гули, вути-вути, га­га»,— и, сколько ни кричала, как ни надрывалась, не услышала в ответ ни «га-га-га», ни «кря-кря-кря». Прибежала к Махахеихе.

— Баба Ганна, гусок не слыхать.

— Куда они денутся, твои гуски.

— Умелй умелиораторы, Гони в розыск Надьку, может, еще где и ходят. А я сейчас.

Как раз когда Махахеиха выправляла в розыск Надьку, выдирала с Бабского пляжа, появился там и Васька Британ. Пришел проверить, на месте ли Надька, нет ли возле нее младшего лейтенанта, с которым он не далее как вчера после танцев на песке у князьборского завалив­шегося клуба крепко поговорил. Встретил у первых деревенских мост­ков, когда тот по новой, проложенной мелиораторами гравийке толкал свой драндулет. Васька же и позаботился, чтобы младший лейтенант добирался в свою часть именно так, самопехом. Пока младший лейте­нант выплясывал с Надькой, уговорил пацанов, и те незаметно подкра­лись к мотоциклу, прикрывая друг друга, открутили крышку бензоба­ка и не без удовольствия добавили туда своего бензинчику.

— Не заводится? — посочувствовал младшему лейтенанту Британ.

— Да черт его знает, отлажен, как часы, перебрал, продул все, не заводится... До города сколько отсюда?

— Тридцать километров,— сказал Васька. И успокоил:—Ничего, к подъему как раз успеешь. А придешь, дорогу сюда забудь.

— Это почему? — удивился младший лейтенант, уже, наверное, понимая, почему, выигрывая время, достал сигареты, Ваське закурить не предложил. Васька взял у него сигареты сам, одну в зубы, а пачку в карман.

Младший лейтенант ударил его первым, рубанул четко под дых. Васька переломился вдвое и выронил сигарету себе под ноги. Добав­лять младший лейтенант не торопился, может, посчитал, что с этого деревенского парня достаточно. Но Британ на то и Британ, за жили­стость дали ему эту кличку, за лютость в драке. Он выпрямился, чув­ствуя, слыша, как все ноет и рвется у него внутри. Крутнул кудлатой рыжей головой и вернул младшему лейтенанту то, что получил от него, с добавкой.

— Ах, гад, ты по морде! — закричал младший лейтенант, и они сцепились и заплясали по гравийке.— Ты только, друг-паскудина, мор­ду не трожь,— хрипел младший лейтенант,— морду, друг, не ковыряй.

— Морду следующим разом,— пообещал Васька, когда они уже выдохлись.

— Значит, завтра! — грозил и соглашался младший лейтенант.

Проверить, нет ли возле Надьки этого ухажера, а заодно посмот­реть, не трется ли возле нее и Матвей Ровда, прибежал сегодня на Бабский пляж Васька Британ и наскочил на Махахеиху. В другое вре­мя баба Ганна турнула бы Ваську отсюда, территория эта была запрет­ной, мужской пол допускался лишь того невинного возраста, когда можно купаться, не стесняясь, голяком. Но сейчас Махахеиха вроде бы не заметила нарушения.

— А, Васечка, дараженький, поможи Надьке гусок домой, при­гнать, не управиться ей одной.

Надька в купальничке, стыд и срам, видимость только одна, ле­жала на песке, как змея, свернувшись клубком. И хоть бы что ей, только нос и крыт ракитовым листом, в зубах узкий ракитовый ли­сток. Она жевала этот листок и насмешливо погладывала то на Вась­ку, то на мать, знала, что мать не очень привечает Ваську, а сейчас вот обхаживает, как родного.

— Ой, да чаго же ты вылеживаешься, телка,— заметила Махахеи­ха насмешку в глазах дочери.— Дубцом сейчас погуляю по ляжкам твоим гладким. Только одни гули на уме.

Надька, не торопясь, поднялась, потянулась. Васька не выдержал, отвернулся.

Надька накинула коротенький распашистый сарафанчик. Васька посмотрел на нее и не понял, то ли она оделась, то ли окончательно разделась.

— Пошли,— скомандовала ему Надька.— За гусками пошли, Вась­ка, за мной, га-га-га,— и засмеялась.

Васька потянулся за ней. Но тут опомнилась, вмешалась Маха­хеиха:

— Стойте, стойте, Ненене с вами за гусками пойде.

— Пусть догоняет,— сказал слегка слинявший Васька.

— Не-не-не,— твердо стояла на своем Махахеиха,— как же так, Васька, и ей надо помогти, кто ж ей, одинокой, поможе.

— А вот она я! — к ним бежала уже, сыпала дробненько по бере­гу худыми ногами Ненене. Васька посмотрел на нее и отвернулся, чер­тыхнулся. Надька смеялась откровенно и была очень красивой в го­родском легком сарафанчике, сама легкая, разбойная какая-то. Маха­хеиха, мать, и та отметила, глядя на дочь:

— Не нашей ты породы, Надька, ни в татку, ни в матку.

— Я в бабку,— сказала Надька,— бабка у нас молодец, а что ты, что батька — кислые, как прошлогодние огурцы.

— Ой, гляди у мяне, девка, ой, гляди,— неизвестно о чем преду­предила Махахеиха дочь. Но Ненене, видимо, поняла ее, пообещала:

— Я буду глядеть, Ганна, не сумлевайся.

И Васька все понял. «Утопить бы тебя, старая ведьма,— подумал он о Ненене,— чтоб не путалась под ногами. И она, ведьма,— это он уже о Надьке,— верно сказала — в бабку».

— Ну что ты, Британ, рыжмотье,— раздражилась вдруг Надька, словно подслушала, о чем он думает.— Ходить разучился? Бегом за мной.

— Ой, Надька, не дразни хлопца, добром это не кончается. Му­жики, они такие, не сейчас, так потом он тебе все припомнить.

— Это правда, Васька? — они уже шли берегом, ведомые Друж­ком. Надька остановилась, обернулась к нему, впилась в него растоп­ленными солнцем, неясными, все время меняющимися глазами, в ко­торых то плескалась вода, то качалось солнце.— Это правда, Васька? Британ, отвечай! — затеребила она его, по-кроличьи быстро-быстро жуя все тот же, а может, и новый уже, схваченный на ходу листок ракиты. Васька сразу и не понял, чего она настойчиво так добивается, переспросил:

— Что правда?

— Ах ты, рыжмотье! — вскипела Надька.— Не пойду я никаких гусей с тобой искать. Иди вон с Нецене...

Васька с удивлением заглянул в ее переменчивые, ставшие сейчас колкими глаза и растерялся, и обрадовался: не врут, когда говорят, что бесстыжие теперь девки пошли. Это ж какой она от него правды добивается? Да ведь Ненене же рядом и мать неподалеку. Ну Надька, ну Надька, что за черт в ней! Но сказал он совсем другое, то, чего до­бивалась от него Надька, и даже больше;