– А потому мои решения не подлежат обсуждению. Утром к нам придет женщина, которая сделает тебе маску-иллюзию, подобно тем, что наденут другие Ядовитые, а вечером за тобой прибудет Чьерцем Васбегард, маг Государственного Архива.

– Одельтерец?! Ты доверишься имперцу? – решение супруга оказалось слишком абсурдным для того, чтобы мой рассудок спокойно его принял. – Может, ты слишком торопишься? Такие дела не застаиваются годами. Виновника найдут быстрее, чем я соберусь в дорогу.

– Две Ядовитые женщины, имеющие отношение к дипломатическому корпусу Тари Ашш, были сожжены с помощью магии как раз во время начала конференции. Кому-то нужно либо разрушить наши с Одельтером отношения, либо заиметь жертвы из числа Ядовитых людей. Этот «кто-то» силен и настроен на решительные действия. Как ты думаешь, хочу ли я, чтобы ты стала следующей жертвой? – сквозь зубы объяснил князь Таш'Найесх, в спешке переодеваясь и даже не замечая, как уличная одежда небрежно разлетается по полу. – От магии убережет только магия, а наши чародеи теперь едва ли тебя защитят – ни здесь, ни на Островах… А теперь давай спать, Келаайи, от усталости я валюсь с ног.

Стайеш уснул быстро, едва только успев закрыть глаза, – большей частью потому, что сам приказал себе это сделать.

Однако эта ночь стала первой из тех, в которые множество людей потеряли сон и покой. И подобное состояние передавалось от человека к человеку, как простудная зараза.

Осень в Одельтере была особенным, знаковым временем года. Период увядания имперцы принимали как посылку к зимнему отдыху, и треть населения была невероятно увлечена идеей его ожидания. Осенью подписали договоры о присоединении зависимых земель к Одельтеру, и осенью же праздновали День национального единства Империи.

Помимо Старого государства Одельтер во владение Империи входили парочка колоний в Новых землях, крохотные Аванте и Люа, острова Тари Ашш и Мрачная Сторона.

Последняя, официально именуемая государством Собердан, представляла собой небольшой промозглый кусочек земли на северо-западной окраине Империи. Свою независимость Мрачная Сторона потеряла в далеком 663 году эпохи Высокомерия – незадолго до того, как то же самое случилось с островами Тари Ашш. В мире эти земли славились тем, что стали второй иноземной территорией, попавшей под покровительство Одельтера.

Собердан часто называли Печальным Краем, Пасмурной Стороной, государством Мрачного Рассвета, а иногда – Обителью Туманов и Кованых Железных Оград. Подданные других владений прибегали к изысканным ухищрениям, дабы как можно язвительнее перевести на родной язык название неплодородного куска земли, населенного к тому же невзрачно одетыми людьми. Некоторые, впрочем, находили весьма привлекательными их одежды из тяжелых черно-серых тканей и до удивления аскетичный образ жизни, предполагавший посещение местной церкви дважды в неделю.

Остальное же время соберданцев занимали прогулки по паркам, совмещаемые обычно с любованием мраморными статуями. Надо сказать, скульптура в стране Мрачного Рассвета была возведена в культ. Фигур из камня высекалось здесь так много, что, похоже, в самом Собердане для них уже не было места; отсюда они и разъезжались во все стороны света.

Каждая здешняя скульптура была настоящим произведением искусства: тонкая обработка мрамора позволяла воспроизвести детали вплоть до мельчайших складок кожи и одежды. Чаще всего в Собердане ваяли королей, божеств и духовных лиц.

Но, несмотря на культурную известность, для других наций Собердан был предметом неутомимых слухов и шепотков. Говорили о творимых Мрачными людьми вещах – ненормальных и жутких, порою даже нелепых. Ужасались собственным домыслам, ненавидели. Не секрет, что отвратительные вещи говорят за спинами каждого, но о ком-то, по несчастливой случайности, судачить любят намного больше.

Разговоры не обходили даже климат Печального Края. Самые яростные сплетники, образованные, как правило, лишь условно, любили смаковать слух о том, насколько отравлены соберданские туманы. Мол, именно поэтому у людей Мрачного Рассвета такое слабое здоровье. Простолюдины же, уверенные в своей правоте, кричали, как и четыреста лет назад, на разные лады, что если соберданский воздух и не обращает людей в камень, то непременно приносит с собой кошмары.

Холодным ранним утром 23 мая 868 года недалеко от старого тракта, ведущего в соберданскую столицу Вуддхенрун, двух разбойников из Коэлик-Эша настигла смерть. Она обрушилась на них тремя мощными ударами топора, два из которых пришлись на шею молодого налетчика, а последний раскроил череп тому, что постарше.

Все произошло очень быстро – быстрее, чем доктор Арденкранц Манеора успел что-либо понять.

В голове его роились беспорядочные мысли. Где-то в отголосках памяти остались крики извозчика, громкое улюлюканье незнакомых голосов и звуки выстрелов. После пятого или шестого выстрела экипаж остановился; и тогда Арденкранц понял, что возница мертв. Тогда же сидевший напротив охранник вытащил пистолет и высунулся из окна. Два выстрела. Звук битого стекла. Еще выстрел, и парень-охранник распахивает дверцу и выпрыгивает из экипажа. Через пару секунд вместо него появляется страшная гримаса: некто пытается залезть внутрь.

Руки поднимают один из стеклянных осколков. Размах – и тот вонзается в щеку неизвестного, разрезает ее… но вместе с тем и ладонь Манеоры. Боль подбадривает молодого доктора. Резкий толчок – и неизвестный падает на спину. Руки спутницы с сиденья напротив тут же обвивают шею налетчика, будто по-матерински. Но первое впечатление обманчиво: сжимаясь, эти руки выдавливают из тела налетчика остатки жизни.

Мысли сбиваются, их обрывают звуки наружной борьбы.

Надо прекратить. Нужно взять что-то в руки. Голые руки – смерть. Но для смерти еще слишком рано.

Взгляд на женщину. Та отталкивает труп бандита, накидывает на лицо вуаль и, подняв воротник платья, прикрывает им тонкое золотое ожерелье.

Руки толкают дверцу, ноги мягко ступают на тропу. Яркий свет бьет в глаза, будто пытается их выжечь. Как же темно было внутри… а снаружи такое солнечное утро!

Взгляд вниз. У высокого колеса экипажа – труп, и в руках его топор. Он-то мне и нужен.

Схватить колун. Правильным хватом, так, чтобы при ударе сила распределялась верно.

Дышать… тише. Стук сердца в висках – он почти перекрывает остальные звуки. Или это стучит мой страх? Тише, тише… Успокоиться. Пригнуться. Выглянуть из-за угла. Они повалили охранника, блеснуло лезвие ножа. Он уже не поднимется. Никогда.

Сколько их осталось? Трое?

Выскочить из-за угла. Схватить первого попавшегося. Надо бить – сильно. Единственное, что важно, – рубить! Размах, удар. Еще удар. Боль. Рубить! Промах: топор прошел по его руке. Но это ничего. Ему все равно больно. Мне тоже больно. А ей? Если ей больно, я распорю твой живот и придушу тебя твоими же кишками. Удар!

Я – палач. Я рублю головы. Я уворачиваюсь от ударов.

Отпустить топорище… пусть падает вместе с ним. Шаг назад. Это не моя работа. Это сделал палач. Палачи рубят головы, они казнят и несут правосудие. Они и есть правосудие. Они никогда не делают того, что не угодно закону.

Молодой доктор посмотрел на свои руки. Они сплошь были покрыты красным, – в основном из-за того, что на правой ладони разверзлась глубокая рана. Но руки были испачканы не только его собственной кровью, и доктор отчетливо понимал это.

В глазах Арденкранца потемнело. Прежде он видел трупы бескровные, вымытые, обработанные; он смотрел на покоившиеся в банках органы, но перед его глазами никогда не падали тела со свежими ранами – некрасивыми, рваными. Он был врачом и на своем веку видел множество уродств и гнойных увечий. Но истинное отторжение вызвала смерть, сотворенная его руками.

Сотворенный грех. Арденкранц не был фанатиком, но, будь на то его воля, он отнял бы свой грех вместе с кожей.