Теперь мои надежды на будущее связаны с Луизой. Она должна вытащить нас с Дианой из этого монастыря и помочь нам выйти замуж. Больше рассчитывать не на кого. Я терпеть не могу сочинять письма, но я стала часто писать Луизе, открыто демонстрируя ей свою любовь и привязанность. Я пишу сестре, как сильно по ней скучаю, и она, слишком наивная по натуре, скорее всего, верит этому. Я пишу ей, что молюсь о том, что однажды мы будем вместе (в Версале), что она должна найти способ и подыскать нам с Дианой мужей.

Я очень прямолинейна и пишу без экивоков – кому интересно, что вчера на ужин подавали угрей? Или что у мадам де Фелингонж все сильнее болит спина? Я прошу ее пригласить меня ко двору и найти мне супруга. Потом я в очередной раз напоминаю ей, что она должна пригласить меня ко двору и найти мне супруга. Или присмотреть мне местечко при дворе, пусть даже придется прислуживать какой-то скучной старой герцогине. Плевать. Я просто хочу вырваться отсюда. Но от Луизы я получаю только приводящие в ярость сладкие письма, в которых она игнорирует мои просьбы и советует полагаться на Господа, потому что только Ему одному ведомо, где мой будущий супруг.

Теперь моя смешливая сестричка Диана уже не смеется так часто, как раньше. Она пристрастилась молиться по пять часов в день и даже встает к заутрене. Она заявляет, что неистово любит Иисуса, матушку настоятельницу и одну из монахинь по имени сестра Доминик.

– Диана, мне кажется, что тебе следует остановиться на сестре Доминик, потому что под своим апостольником она точно намного красивее матушки настоятельницы. Несмотря на свои оспины. И, скорее всего, красивее Иисуса, – шучу я, пытаясь ее развеселить.

– Сестра, моя любовь к Иисусу и всем остальным нераздельна, – отвечает Диана одновременно высокомерно и спокойно. – И я уже раз двадцать просила не называть меня Дианой – теперь меня зовут Аделаида. Диана – языческое имя. Не пристало носить его женщине со строгими религиозными убеждениями. Ты ведь знаешь, что оно мне не нравится. Зачем же ты постоянно пытаешься разозлить меня?

– Прости, Аделаида.

Дамы постарше уверяют меня, что чрезмерная набожность – это всего лишь период, через который проходят все девочки. То же самое наблюдается, когда все хотят выйти замуж за герцога или весь день играть с котятами. Некоторые из дам мягко интересуются, а что плохого в том, что Диана, бедная маленькая хохотунья (так они ее называют), обретет свое счастье в стенах монастыря? Только не здесь! Конечно, 7500 ливров приданого не откроют двери Порт-Рояля, но она может жить в другом месте.

Благо иметь родственников в церкви, с этим не поспоришь, но у нас уже по всей Франции есть тетушки в аббатствах. Я хочу, чтобы моя сестричка-хохотунья стала такой, какой она была прежде. Я прошу об этом Господа и, моля его о благосклонности к Диане, также напоминаю ему, что хочу отправиться в Версаль и найти мужа. Я хочу начать жить по-настоящему.

Мода в Версале была потрясающей. Шелковые и атласные платья, зимой – бархат, меха и парча, летом – тончайший муслин, кружева и банты, ленты и цветы. А еще перья, драгоценности, бубенцы и даже маленькие чучела птичек – всем этим декорировали платья самых разных оттенков солнца и луны. Если дама слишком часто надевает одно и то же платье, приятельницы тут же напомнят ей, что она не в провинции, а некоторые даже начнут уверять, что у них портится зрение, оттого что перед глазами слишком часто мелькает один и тот же наряд. А еще жалуются, что от темных цветов у них нестерпимо болит голова: зачем носить коричневый, если можно надеть розовый?

Наиболее дерзкие дамы, присаживаясь, вытягивают ноги вперед, так что из-под платьев и нижних юбок видны красивые атласные туфельки, расшитые жемчугом и украшенные изящными пряжками. Есть и такие, которые отваживаются демонстрировать умопомрачительные белые чулки. До меня дошли слухи, что графиня де Рупельмонд носит украшенные драгоценными камнями подвязки, которые стоят больше, чем пара лошадей.

У меня довольно много платьев, но по большей части они безнадежно просты в сравнении с изысканными нарядами других дам. Все должно быть красивым, однако за красоту нужно платить, пусть и не сразу – портнихи щедро раздают кредиты. Но в любом случае заплатить по счетам придется. Я, будучи фрейлиной королевы, получаю пособие, и это всего лишь восемь тысяч ливров в год, а некоторые дамы (да и джентльмены тоже, поскольку они должны одеваться так же роскошно, как и дамы) тратят пять тысяч ливров за один-единственный наряд. Как же я завидую своей подружке Жилетт, герцогине д’Антен! Ее супруг – один из самых богатых людей при дворе, и я ни разу не видела, чтобы она дважды надевала одно и то же платье. Ни разу! Даже перелицованным!

Я быстро поняла, что у моего мужа довольно туго с деньгами. Я как могу выкручиваюсь со своим старым гардеробом и стала настоящим докой в том, как сделать рюши и пришить банты, чтобы платья выглядели как новые. И оригинальными. Потому что, несмотря на то, что все должны строго придерживаться этикета, каждый хочет, чтобы его заметили. Жилетт недавно восхитилась моим простым зеленым платьем, корсаж которого, суживающийся книзу, расшит маленькими гвоздиками. Обычно Жилетт в разговорах только лицемерит или сплетничает, но в этот раз она сделала комплимент моей элегантности и творческому подходу. И мне показалось, что она говорила искренне.

А еще Жилетт постоянно убеждает меня забыть Луи-Александра. У самой Жилетт есть любовник, как и у множества здешних дам, но я остаюсь непреклонна – буду хранить верность своему супругу. Я должна быть в ответе перед Богом за свои грехи. И, кроме того, у меня пока нет детей.

– Но если ты хочешь повеселиться и не слишком предавать супруга, – говорит Жилетт легкомысленным тоном, – есть способы.

– И где же здесь веселье? – смеется мадемуазель де Шаролэ. – Не говори глупости, Жилетт.

Мадемуазель де Шаролэ – сестра королевской суперинтендантки, мадемуазель де Клермон, но, в отличие от сестры, она чрезвычайна красива. Она еще не замужем, но заводит любовников, когда пожелает, и время от времени исчезает на месяц-два, жалуясь на «боль в животе». На мой взгляд, когда ты внучка короля, то вольна делать все, что заблагорассудится.

– Я удивлена, мадемуазель, что вас приходится учить этим способам, – добродушно подтрунивает Жилетт.