Смерть! Что есть смерть? Как с любым нежданным бедствием, первой нашей реакцией является отказ поверить в происходящее. Мы или ищем фантастические причины, предполагающие чудесное спасение, либо строим свою параллельную вселенную, где наш родственник продолжает жить, общаемся с ним. И уже спустя долгий период отвыкания мы принимаем это. Здесь родственники, зная, что богач заболел, сразу держали в уме операцию. Они даже не сомневались, что дело пройдет так же, как и с Лениным. Когда он прекратил дышать, все замерли, но вторая мысль была 'ничего, мы сможем, прорвемся'. А дальше было томительное время надежд. Вот позвонил врач из клиники: операция идет. Что стоит за этими словами? Нет, это не ответ, это не решение. Самое жуткое бремя, бремя неопределенности! И вот час минул. И вот еще один час. Звонок врачу, ответ тот же: операция идет. А больше и не звонили: все линии оказались недоступными или по ним играла легкая музыка. Семья в ужасе, проскакивают первые подозрения. И наутро уже звонок из клиники, извините, так и так, не вышло, не получилось. Потом второй звонок, более официальный, в котором воспринявшим не до конца всерьез звонок первый и еще на что-то надеющимся родственникам дали понять - ресурсов организма у покойного оказалось недостаточно, чтобы воскресить его.
Казалось бы, давно доктор Фогельштейн встал на сей опасный путь. Он добился успеха - поднял себя над бременем мироздания, перезапустил процесс. Недоброжелателей, особенно во время судебного процесса было немало. Даже находились люди, обвинявшие его в колдовстве; фотографии Исаака в образе черного мага являлись хитом собраний и митингов, проводившимися всевозможными противоборствующими группами. Фогельштейна, это, безусловно, забавляло. Забавлял его и отказ регистрации его достижения для Книги рекордов Гиннеса или для выдвижения на Нобелевскую премию - все потому, что, дескать, операция была проведена нелегально, а значит результаты ее ничтожны. Выйдя сразу же на свободу, Исаак Фогельштейн впервые за свою пожертвованную во имя науки жизнь, столкнулся с прямыми угрозами. С небольшой периодичностью звонил аноним, голос его был железным, как у автоответчика, но по небольшому колебанию можно было понять, что звонит все же реальный человек. 'Исаак! Ты сильно рискуешь. Пока не поздно, смени фамилию, внешность и исчезни. И помни же, помни, никаких опытов. Слышишь меня?' Именно интонация в словах 'помни' и различалась. Дальше человек делал вдох, и, казалось бы, начинал новую фразу, но именно в момент первого звука связь резко обрывалась. Фогельштейн, к сожалению, не был знаком с таким легендарным деятелем, как Корейко, которого запугивали подобным образом. Впрочем, на улице слепые к Фогельштейну не приставали, что, впрочем, не помешало ему сильно испугаться. Ему ничего не оставалось, как открыться Саре.
Жена выслушала его с видимым пониманием, скрыв свой испуг и разочарование. Ей даже удалось сдержать свой порыв и не сказать коронную фразу 'я же говорила тебе, предупреждала тебя - не ввязывайся!' Она прекрасно понимала, что Фогельштейн уже ввязался. Мысли в ее голове фонтанировали. 'Мы умрем, но будем бороться до конца' сменялась на 'свернуть деятельность, сбежать'. Впрочем, сбежать было невозможно. Фогельштейн стал фигурой, интересовавшей слишком многих, и слишком многим он был нужен именно живой и здоровый. Уж не знаем, предпринимались ли попытки по его устранению, но наверняка они имели место быть. То, что гипотетические исполнители сих коварных планов оказались не способными даже приблизиться к цели, говорит о степени важности Фогельштейна для абсолютно разных кругов. Ни он, ни Сара об этом, конечно, не догадывались. Наверное, здесь стоит сделать отступление, чтобы напомнить, что в семье был еще и третий член - дочка Лея, десяти лет от роду. Так даже она ничего не замечала и не подозревала.
После неудачной операции клиника рассудила в лице своего руководства вернуть все полученные от покойного деньги его родственникам (эти деньги не пропали и после смерти Карла и Людвига были заморожены на счетах). Конфликт, казалось бы, был улажен, да и утечки вроде бы не случилось.
Работа шла своим чередом, весна лишила жизни еще одного подписавшего в свое время договор. Сколько таковых было всего, сейчас уже трудно установить. Уже спустя пару дней очередной 'пациент' поступил в клинику Фехнера. Операция шла сутки. Телефон Фогельштейна разрывался, равно как разрывались и мысли в его голове. 'Не смог научить? Что они поняли не так? Или Ленин был таким особенным? Или повезло? Или вероятность составляет один к ста и первый случай сразу же стал сотым? Или это я особенный? Только мне дано? Одному мне?' Фехнер сам позвонил Исааку, кланялся и просил прощения за демарш, отчаянно прося совета. Но консультации профессора оказались безуспешны. Не удавалось запустить ни один процесс в организме. Тело начало разлагаться...
Вторая операция закончилась провалом, что добавило немало морщин профессору, пусть он и не проводил их и никаким образом не участвовал в подготовке. Фогельштейн решил идти до конца.
'Верить, верить в свои силы! Я уже смог перевернуть мир, и я смогу! Я докажу! Пусть мое имя войдет в историю не как случайного человека, вот так волшебно кого-то оживившего. Нет. Один раз - это не серьезно. Один раз - пойдет легенда. Да, может, и не было его вовсе, раза-то?' Так думал Исаак, уже зная о смерти третьего оплатившего свое будущее воскрешение.
...Операция длилась долго. И на этот раз Исаак был главным действующим лицом в операционной. В один момент Фогельштейн подпрыгнул, бросил скальпель и пулей выскочил из операционной. 'Книга, моя книга!' - бормотал он в исступлении. Книга собственного авторства мирно пылилась в кабинете на самом заметном месте полочки. Будучи реальным автором, он нашел нужное место довольно быстро. 'Да, так и есть! Ошибка, грубая ошибка! Нет, этому не ожить! Проклятье! Как я сразу не заметил? Тьфу, я разве, когда писал, верил, что сам буду так оперировать? Я писал для будущих поколений, для медицины абсолютно иного уровня'.
Не будем загружать себе мысли научной информацией и выяснять причины, так взволновавшие нашего героя. Но к четвертой операции (а она подбежала ой как скоро) Фогельштейн готовился в разы серьезнее. Наверное, даже серьезнее, чем к своей первой самостоятельной операции. Да что говорить - серьезнее, чем к первому свиданию с Сарой. Он видел наяву человека оживающим, он словно открыл эту ампулу и почувствовал жизнь, ее пробуждение.
...На втором часу операции, по телу прошли первые судороги. Процессоры гудели. Провода срочно подключались. Приборы пикали. Сердце начало свой искусственный мерный отсчет. На пятом часу Фогельштейн приказал переводить процессы в автономный режим. Приборы резко запищали, кровь вскипела. Сердце, искусственно запущенное, остановилось. Несмотря на все попытке запустить его вновь, оно оставалось к ним бесчувственным. Фогельштейн вмиг вспотел и почувствовал легкий холод. Пациент был мертв. Он был мертв и холоден, и не один из его органов не подавал признаков жизни. Позднее от трупа пошло зловоние, и он начал коченеть. Видимо, биохимические процессы и были пущены в несколько ином режиме, но изменившиеся функции клеток не смогли перезапустить цельный организм.
По пришествии профессора домой Сара все поняла по его глазам и не задала ни единого вопроса. Но поняла Сара далеко не все. Да и не могла понять - не было ей известно, что в своей комнате Исаак Фогельштейн хранил револьвер. Но когда выстрел отразился звоном в оконных стеклах, она поняла уже все окончательно. Сара резко рванулась, но вдруг остановилась. 'О нет!' - завопила она, после чего подбежала к двери. 'Открыть, не открыть, открыть, не открыть', - нажимала она на ручку. Замявшись в нерешительности, она все же подцепила ручку и дверь подалась сама. Фогельштейн лежал посередине комнаты, кровь сочилась из его виска, а револьвер валялся рядом. Нет, профессор не оплатил себе возможность вернуть жизнь - он был не настолько богат. 'Не-е-е-е-ет!' - истошно закричала Сара и схватила револьвер. Она, может быть, и сделала бы что-то, но вдруг хлопнула дверь в детской: 'Ма-а-а-ам, ты слышала хлопок? Ма-а-ам?!' Лея побежала на кухню, и это спасло Сару. Она отшвырнула револьвер, голос дочери, живой голос, вернул ей жизнь, и она бросилась к своей надежде и спасительнице. 'Спокойно, доченька. Все хорошо. Посиди пока в комнате'. Она бросилась обратно в кабинет доктора. Но тут в дверь позвонили. Сара устремилась к двери. Жили они в частном доме; она взглянула в окошко камеры и увидела за калиткой двух людей в камуфляже. 'Сара, открывайте! Что за шум?' Обезумевшая от страха Сара вышла из дому и открыла дверь, словно пытаясь найти поддержку у этих двух незнакомцев. 'Он застрелился! Понимаете? Его больше нет! А-а-а-а-а-а!' - заревела она, хватая одного из вошедших за развевающуюся полу пальто. Они шли молча, словно идеально зная расположение комнат в особняке. Дочь выбежала в коридор, но Сара схватила ее за шкирку и закинула обратно в детскую, заперев ее теперь на ключ. Кабинет Фогельштейна, дверь в который была в самом дальнем углу коридора, нашли сразу. 'Идиот! - закричал один, обращаясь не то к коллеге, не то к синеющему профессору, - когда он успел сюда протащить оружие?' Начались обычные для таких ситуаций процедуры. Вызвали скорую помощь. Спустя пять минут прибыли врачи, труп был завернут, уложен на носилки и вывезен. Лишь тогда Сара открыла комнату Леи. Дочь на удивление спокойно возилась с какой-то игрушкой. По лицу матери, на котором не было сухого места, Лея окончательно укрепилась в своих догадках. 'Мам, они убили папу, да? Я все слышала и сейчас поняла'. 'Да, то есть... То есть да', - осеклась Сара. Лея тоже не смогла больше крепиться и заревела вместе с ней. Они проплакали полчаса, не глядя друг на друга. Наконец, Сара встала и произнесла: 'Я ведь с самого начала чувствовала, что эти эксперименты не доведут до добра! Как ты, простой смертный, посмел посягнуть на право господа! Кто тебе дал такие права? Я шутила, я угрожала, но у Исаака было такое качество - если он чем-то увлекался, какая-то мысль втиралась ему в голову, то он шел, сминая все на своем пути, пока эта идея не материализовывалась. Так и случилось здесь. Оживил он того Ленина. Лучше бы не оживлял! - тут Сара сорвалась на крик. - Чтобы он сдох, этот паршивый Ленин! Это все из-за него! И почему он ожил? Кто потянул меня за язык, сказать ему, что нужен человек, умерший сто лет назад? Зачем? Ведь меня тоже - как ткнул кто-то иголкой, и я сразу уверилась в этом, что так и будет правильно, что этот вариант самый лучший для нас. И погляди, к чему все привело. Ох. Да, и я, я виновата. Почему же я не подумала об этом? Но ведь отговорить Исаака было невозможно, нет. Нужно было что-то придумать. И я придумала не то, а-а-а!' - дальше ее речь окончательно потеряла связность. Лея всхлипывала беззвучно, с шумом глотая слюни.
