— Денег я не беру,
я ведь сказал — бескорыстно, —
отвечал человек
и добавил печально:
— Значит, вы не поняли,
в чем здесь лекарство…
— Нет, я понял! Я понял! —
вскричал тут больной,
потрясенный, что чужой человек
занимается им
и не хочет за это брать денег.
— Что ж, вперед! —
человек улыбнулся, —
а дальше
вы и сами
все постепенно поймете,
вас научит тот в вас,
о котором вы просто забыли,
он нисколько меня не глупее.
И больной этот
выздоровел!
Все рентгены,
все анализы,
все измеренья давленья
к изумленью врачей,
подтвердили: здоров.
* * *
Проковыляла по небу летучая мышь.
И наступила вечерняя тишь.
Только волны чуть слышен накат…
И над кипарисами звезды горят.
Классический черноморский пейзаж — любуйся им, Жанна, покамест он наш.
Ни выстрела нынче, ни крика в горах.
Ну что ж, что повис над долиною страх.
Стоят патрули на скрещеньях дорог — курсанты стоят, да поможет им Бог.
И танки в предгорье — вон там за шоссе
стоят наготове в холодной росе.
Сухуми, Тбилиси, Баку, Карабах…
Ни выстрела нынче, ни крика в горах.
Не бойся, никто у нас не отберет
билеты обратные на самолет.
Классический черноморский пейзаж — любуйся им, Жанна, покамест он наш.
* » *
Когда покойный Юра
чечетку отбивал,
дробно каблуками
колотил паркет,
я все свои печали
мигом забывал.
Так год прошел.
И два прошло.
И даже много лет.
То у меня,
то у него,
то в номерах отелей
под перестук, под перебор
крепких каблуков.
(Опять грустишь?
Опять печаль?
Да что ты, в самом деле?!»
Он бить чечетку для меня
часами был готов.
С непроницаемым лицом,
отрешенным взглядом,
ритм учащая резко,
почти что недвижим,
как бы под грохот кастаньет
парил со мною рядом
не ангел и не черт,
скорей — усталый старый джинн.
О чем он думал,
колотя
каблуками пол,
носками щелкая штиблет —
«чет — нечет», «да и нет»?
Так год прошел.
И два прошло.
И даже много лет.
О чем подумал он,
когда
вниз головою падал
внутрь клетки лестничной,
где смерть
ждала на самом дне?
…Что человек — загадка,
повторять не надо.
И Юры нет.
Но сердце бьет
его чечетку
мне.
♦ + *
А он —
ловец неуловимого.
Что снилось нам —
забылось за день,
но за решеткой смысла мнимого
все смотрит
зверем в Зоосаде.
И тайна жизни,
не разгадана,
скрываясь с каждою судьбою,
сквозь дым кладбищенского ладана
все смотрит
девочкой слепою.
О чем рокочет это облако,
о чем задумались нагорья? —
тщедушный голосом и обликом,
внимает он
себе на горе.
Что хочет выразиться в музыке?
Зачем издревле бьют в тимпаны?
О как его заботы узки
для составляющих темпланы!
Не мостовой, не тротуарами —
полями необычной шири
идет под звездными отарами
единственный, быть может, в мире…
ПАМЯТИ ЛУИ АРМСТРОНГА
Натружена губа Армстронга,
и по вискам стекает пот.
Но звук трубы, раздетый донага, пронизывая даль, плывет…
То сам себя перебивая,
