на автостанцию. Не в срок.

В дожде гласило расписанье:

автобус—только через час.

И час потек. От ожиданья

я, как свеча на ветре, гас.

Дымя сырою сигаретой,

Вкруг черной площади шагал

и думал:«Где-то юг и лето…

А я-то что здесь потерял?

Век эту площадь буду помнить

и парикмахерской окно.

Зайти? Блокнотец свой пополнить,

да и побриться заодно?»

3

…И залец пуст. И кресла пусты.

Две парикмахерши в дверях

о модных судят сапогах,

о том, что срок рубить капусту.

И, болтовни не прерывая,

одна на кресло кажет мне.

И воду для бриться другая

несет в железном кувшине.

Но тут я в зеркале заметил

малиновой портьеры вздрог,

и вышел парикмахер третий,

держась за посох, как пророк.

Он впрямь похож был на пророка—

и тощ, и красноглаз, и стар.

Из ящика в мгновенье ока

салфетку грязную достал.

И мне на шею повязал.

— Простите, очередь моя! —

затравлено сказал подружкам.

Они, презренья не тая,

переглянулись.

Стало душно.

Я глянул мельком за окно—

уже скопились пассажиры.

Но четверть часа все равно

есть брадобрею на поживу.

Покрыв мне щеки пеной жаркой,

он правил бритву на ремне,

и так о ремень ею шаркал,

что посвист реял в тишине.

Подумал я— маэстро местный

желает показать свой класс,

и, отвалясь на спинку кресла,

следил за ним, прищуря глаз.

Вот бритву сполоснул водою, вот, шею вытянув вперед,

навис он низко надо мною,

пускаясь в бреющий полет.

Запахло горем, тленом, луком.

И –

у него дрожали руки!

Так вот зачем глядят подруги,

не сводят с зеркала очей!

Из-за малиновой портьеры

они, как милиционеры,

следили за движеньем каждым, кровопролитья злобно жажд я…

И кровь лилась! Из всех порезов.

И пена розово плыла,

и бритвы дергалось железо.

До горла очередь дошла.

Я мог прервать кровопусканье, Вскочить и, пену утерев,

сбежать в автобус, к ликованью желающих скандала дев.

Но я застыл оцепенело.

Так стрелка чуткая весов

вдруг замирает до предела

на равновесье двух основ.

Не понимая, в чем причина,

как жертва в кресле я сидел,

И брадобрей, не скрыв кручины,

в глаза мне робко посмотрел.

Взлетела бритва. Время мерло.

В окне проехали лучи.

Брей, парикмахер! Режь мне горло! Автобус, исчезай в ночи!

ТЕЛЕСКОП

1

Тбилиси по горам

взбежал со дна долины.

Висит балкон в ночи

средь городских огней.

Сюда, в свой телескоп

устраивать смотрины

съезжается компания друзей.

В конце трудов дневных,

ища душе покоя,

веселые, и каждый без жены,

под кровлей холостой

они собрались — трое,

что с детских лет

мальчишески дружны.

Здесь каждый в кресле

будто бы патриций,

распахнуты рубахи до пупов.

Вы скажете — «Балбесы!

Им за тридцать!»

А я скажу —

«Не хайте этот кров!»

Ведь если мы

на белом свете жили,

что лучше дружбы

заслужили мы?

И чтоб у ног —

холодные бутыли,

и жар всходил

от блюда бастурмы.

А телескоп,

стоящий на треноге,

а южной ночи

вечный бенефис!

То на Луне,

то на звезде,

как боги,

они могли бы быть.

Но смотрят вниз.

Туда,

где желтые созвездья окон,

где в отдаленной

тишине квартир

взгляд телескопа

может ненароком