о наш улов.

С сочувствием

супруги молодые

глядят на нас,

уже тридцатилетних,

стоящих перед ними

в мятых брюках,

с нанизанною на кукан ставридой,

которой рупь —

базарная цена,

посмеиваются:

— Ну что ж такого

особенного

видели вы в море?

Но вежливо

мы отвечаем:

— Море. —

И, улыбаясь, далее идем.

…А под ногами

земля покачивается,

как шлюпка.

В ТОЛПЕ

Вздрогнут

первые огни,

сумрак

станет рыжим.

И огни,

вплывут они

в песню о Париже.

И когда захватит эта

грусть

и жуть

вдруг,

не зажигая света,

галстук повяжу.

Ошалелый,

сам не свой,

я и не замечу,

как по лестнице крутой

вновь

сойду в тот вечер.

И пойдут

плыть у плеч

вывески с огнями,

чей-то смех,

чья-то речь,

толкотня локтями…

Незнакомый все народ, надоевший вечер.

Вдруг

знакомо проплывет

голова навстречу.

Обернусь — ее уж нет.

Тут и вспомню только:

Это школьный мой сосед, Федосеев Колька.

Колька…

Федосеев…

Я остановлюсь.

На толпу прохожих

натолкнусь,

на толпу прохожих

вскину взгляд—

и узнаю наш

пионеротряд!

Помните, ребята,

шли к Мадриду танки?

На дворах,

что все

в квадратиках для «чижика», играли мы в Испанию,

надевали испанки…

Помните, девочки?

Помните, мальчишки?

…Вновь

толпы накатит вал,

неуйду

,

как лишний…

Я ведь прав? Я вас узнал? девочки, мальчишки…

ЛЕНИНГРАДСКАЯ НОЧЬ

То ли

уже от восхода,

то ли еще от заката

края облаков

слегка розоваты…

Боги и герои

на крышах Эрмитажа

застыли черным строем—

белой ночи стража.

А может быть, в ночное

они собрались. Ждут,

когда

коней Клодта

подпаски приведут.

Но чугунным атлетам

что-то

с конями не совладать,

узду вырывают кони,

встают на дыбы опять.

В недвижной тишине

за ними,

мрачны видом,

с домами на спине,

следят кариатиды.

Не сдвинуться и мне.

Отсюда нет пути—

иду как бы во сне…

И не могу уйти…

Но ленинградка-горожанка—

медленная, тихая Фонтанка

меня спасает, вдаль уводит взгляд.

И улицы я с ней пересекаю,

и отзвуком шагов переполняю

ущелья гулкие громад.

* * *

Среди гостей, разделывавших дыни,

он понял вдруг, что дико одинок.

Измазанный помадой именинник

Растерянно уходит за порог.

Шагает он по темному кварталу.

Все ярче огоньки от папирос.

Он перекресток перешел устало,

он видит—электричество зажглось.

И будка телефона-автомата

прозрачно озарилась вдалеке.

И вот он в будке на углу Арбата

стоит с двумя копейками в руке.

С надеждой вспоминает каждый номер.

Но ни один уже набрать нельзя:

ведь у него на день рожденья в доме

сейчас собрались лучшие друзья!