— Ты говорила, что это мы накликали чуму, — собственный голос испугал Северино, настолько он был хриплым, похожим скорей на карканье воронья ранним утром. — Наступает твой последний час, бестия, и я хочу, чтобы ты знала — если бог и существует, то он наконец взял реванш, избавив свет от тебя. Мы все умрем, и я тоже. Но я буду хохотать, когда увижу тебя в аду, я буду хохотать так, что черти испугаются. Я буду смотреть, как ты мучаешься, и собственные мучения покажутся мне сущим пустяком. А я увижу тебя там, Лэл, будь уверена. Ты разменяла свою вечность, когда притронулась к Фрэнсису. Теперь гори.
Он не кричал — да и не мог бы — не злорадствовал. Просто говорил ей, словно рассказывая сказку. Лэл не могла ему ответить — страшная болезнь пожирала ее изнутри. Но она могла слышать — Северино точно знал, что она слышала и понимала его. Он продолжил.
— Любовь — святая, Лэл, любовь не накличет беды. Это единственное святое, что осталось у людей. То, что случилось — случилось из-за твоей слепоты и жадности. Гори.
Он ударил ее три раза — дважды в живот и один раз в грудь. Он понимал, что прерывает ее муки и дарит легкую смерть, однако чувствовал, что должен сделать это. За Фрэнка. За все, что было — и чего уже никогда не будет. Однако в угасающем взгляде негритянки он прочел только одно — она по-прежнему верила в то, что совершила благое дело, в то, что ей уготовано место в раю, рядом с богом, а мерзким мужеложцам — прямая дорога в преисподнюю… о том, что подобных людей не переубедить, Северино узнал много позже.
Северино вернулся на палубу и буквально упал рядом с телом Фрэнка, обнимая его рукой. Начиналась качка, да и ноги его совсем не держали. “Я просто посплю тут, — подумал он обессиленно. — Скоро все кончится. Посплю рядом…”.
Сон захватил его быстрее, чем в его голову пришла любая другая мысль.
***
Северино с наслаждением закапывался босыми ногами в белый, как снег, песок. Рядом шумел прибой, ласковое солнце пригревало его плечи и голову. Спиной он чувствовал тепло тела Фрэнка, обнимавшего его под руки. Его бедра обхватывали бедра Северино — они любили вот так сидеть и молчать.
— Мне приснился ужасный сон, — Северино погладил ладони Фрэнсиса. — Действительно кошмарный. Будто бы на наш корабль пробралась чума, и…
— Спой мне что-нибудь, — попросил Фрэнсис, не дослушав. — Пожалуйста, спой.
Северино любил петь для любимого человека. У него был неплохой голос и он инстинктивно чувствовал ноты. Северино закрыл глаза, облокачиваясь на Фрэнка полностью, запрокидывая голову ему на плечо, и тихонько начал:
— Greensleeves was all my joy
Greensleeves was my delight,
Greensleeves was my heart of gold,
And who but my lady greensleeves…
Фрэнк блаженно выдохнул. Северино промычал дальнейший мотив, затем улыбнулся и открыл глаза. Он хотел поцеловать священника, но тот вздрогнул и прошептал:
— Не оборачивайся.
— Что? Что-то не так? — непонимающе спросил Северино. Естественно, ему тут же захотелось обернуться.
— Нет, не оборачивайся, — голос Фрэнка буквально сочился каким-то первобытным страхом. — Пожалуйста!
— Что происходит?
Северино почувствовал прикосновение щеки Фрэнка к своей щеки, но почему-то все еще не мог его увидеть. И щека священника была влажной.
— Фрэнк ты плачешь? Да что случилось, черт возьми? — Северино захотел вырваться, но обычно слабый Фрэнсис держал его так крепко, что сделать это не представлялось возможным.
— Не оборачивайся, не смотри на меня — шепот странно таял, точно Фрэнк удалялся.
Щека его была уже не просто влажной — она была мокрой, и Северино овладело странное ощущение падения в глубокий колодец без начала и конца. Он закашлялся и проснулся.
Морская вода, перехлестывающая через фальшборт, затекла ему в нос и глаза. Его рука все еще покоилась на груди Фрэнка, тело которого успело остыть, сравнясь с водой, потоки которой свободно гуляли по палубе. Небо темнело, и он уже не мог отличить его воды. Их бедный корабль словно попал в какой-то единый черно-синий туман, из которого не было выхода. Словно щепку, их мотало из стороны в сторону.
Северино с трудом встал на ноги и, держась за стоящую рядом бочку, чтобы не упасть, хрипло крикнул:
— Викинг? Бородач? Криволапый? Эй, есть тут хоть кто-нибудь живой?
Он продолжал надрывать глотку, выкрикивая имена пиратов, понимая, что все тщетно, и он, похоже, остался совершенно один. Все умерли… ему отчаянно хотелось услышать хоть какой-то живой голос, пусть это даже будет Лэл. Прогремел гром, заглушая Северино — природа разбушевалась не на шутку.
— Нет, слышишь? — выкрикнул он Фрэнку. — Я сказал нет! Я умру здесь!
Тот, конечно же, молчал, разве мертвые могут разговаривать? Северино увидел огромную волну, среди общей темноты сияющую белой гривой, обещающую опрокинуть корабль на бок.
— Я умру здесь! — крикнул Северино, обращаясь к темному небу, которое каждый миг иссекали кривые ветки молний. Облака гремели запоздалым громом, точно кто-то большой прочищал глотку. Волна докатилась до корабля, и Делавара сбило с ног. Он покатился к фальшборту, больно ударившись о него спиной. Тело Фрэнсиса тоже понесло, и оно исчезло в темной глубине.
— Н…
Вода попала Северино в нос и в рот, лишив его возможности даже полноценно кричать. Последнее, что он помнил — на него покатилась та самая тяжелая бочка, и он снова отключился.
***
Северино готов был до хрипоты отстаивать свою правоту перед самым господом богом, перед всеми его ангелами, да хоть перед сонмом чертей ада и их повелителем собственной персоной, если придется. Он не садился в чертову шлюпку. Да и как бы он один в такой шторм спустил ее на воду? Нет, он не делал этого. Не делал!
Всю последующую жизнь он проклинал этот момент. Тот единственный момент, когда он обнаружил себя в порядочно набравшей воды, но все еще не опрокинутой шлюпке. Солнце вставало над водной гладью, уже начиная потихоньку шпарить, ветер гладил море легкими волнами, раскачивающими утлое суденышко без весел.
Да как он вообще тут оказался? Почему? Зачем? Небеса решили наказать его за преступления, и послали мучительную смерть от жажды (которая уже была такой сильной, что Северино был готов вспороть себе вены, только бы напиться чего угодно, хоть бы и собственной крови)? Хорошо. Хорошо же, какая разница, как умирать, пусть бы и так.
“Надо поскорей отключиться. Чем быстрее я умру, тем быстрей встречу Фрэнка”, — воспоминание о любимом человеке вызвало физически ощутимую резь в районе груди, чуть слева. Делавар закрыл глаза и попытался уснуть.
Сколько раз он просыпался? Десять, сто? Он не считал, а знал только, что каждый раз он обнаруживал себя в распроклятой шлюпке, так и не умершего, а все еще гонимого ветром по бескрайним океанским просторам. В те минуты, когда он засыпал, он видел Фрэнка — живого и улыбающегося. Явь же была похожа на кошмарный сон, который никак не сбить, сколько не ворочайся в кровати. Когда-то в далеком детстве Северино снились такие сны — выматывающие, не кончающиеся. Бывало он просыпался по десятку раз за ночь, пытаясь прогнать кошмар, но он возвращался с упрямством прибоя.
Только сейчас кошмаром стала реальность. Северино уже плохо отличал одно от другого. В последний раз, когда он открыл глаза, он увидел черный снег, большими хлопьями падающий с небес ему прямо в глаза. “Наверное, я, наконец, умираю”, — подумал он, приложив усилия и сформировав темный ком своих мыслей и эмоций в нечто осмысленное. Он слышал рассказы старых моряков о том, что перед смертью непременно видишь черные точки и темный проход со светом в конце. Надеясь, что его мучения вскоре закончатся, Северино снова отключился.
***
— Мертв, как пить дать. Не дышит.
— Да просто воды наглотался, говорю тебе.
Северино услышал эти слова сквозь какую-то зыбкую дымку, и даже не понял их значения. Все произносимые звуки были мучительно знакомы (и где он только мог слышать подобную последовательность звуков? ответ обещал вот-вот прийти, он вертелся на языке, да все никак), однако они странным образом не складывались в слова со значениями, смыслом.
