— Ты отлично знаешь, что нас обоих повесят, как только мы приблизимся к любому цивилизованному городу. Мы пираты, Сев. Смирись с этим.

— Не люблю мириться, — сказал тот в ответ, точно обиженный ребенок.

Оба засмеялись. Фрэнсис достал потрепанную библию с тисненым и когда-то золотым крестом на обложке и с половиной выдернутых страниц, открыл ее и с любовью провел пальцами по странице, исписанной кривым и неграмотным почерком Северино. В первый год общения они боялись приближаться друг к другу — реакция Лэл на подобную связь была бы очень предсказуема, и она не понравилась бы ни одному из них. Так что они использовали библию Фрэнсиса для своеобразной переписки. Иногда Фрэнсис вырывал листы, писал на них послание и потихоньку передавал их Северино, иногда он писал прямо в книге, “забывая” ее там, где ее мог найти только тот, кому она предназначалась. Чернила, а чаще графитные следы виднелись через каждую строчку.

— Ты не боишься, что Лэл однажды узнает, во что превратилась твоя библия? — отрешенно спросил Северино.

— Она не заглядывает в нее, да и вообще сомневаюсь, чтобы она умела читать. Она считает, что излишняя ученость — это грех, если только ты не миссионер, — пожал плечами Фрэнсис. — Послушай, — он вдруг рывком сел, заставив Северино последовать за ним в безотчетном желании быть рядом. — Если ты все еще думаешь о честной жизни, почему ты не сбежишь? Лэл доверяет тебе и отпускает тебя на берег.

— Ты отлично знаешь, почему, — Северино опустил глаза.

Да, он упустил множество отличных возможностей сбежать и, возможно, начать жизнь с чистого листа — потому что он наотрез отказывался уходить без Фрэнсиса, который притягивал внимание Лэл чересчур сильно, чтобы его можно было взять с собой. За два года такой возможности не выдалось ни разу. И каждый раз он встречал Делавара со слезами не на глазах, но в сердце. Северино отлично знал, что его мучает - он хочет, чтобы дорогой ему человек, наконец, избавился от этого кошмара и зажил нормальной жизнью, но и продолжать жить под гнетом Лэл без него он не хотел.

Северино самого каждый раз рвало на части — с одной стороны он все еще иногда думал о возможностях побега, с другой — не все ли равно, чем заниматься, пока он рядом с Фрэнсисом? И все же собственные преступления не давали ему покоя.

— Ты думаешь, меня возьмут в рай? — спросил Северино вдруг, как бы продолжая свои мысли.

Фрэнсис пожал плечами, и его взгляд погрустнел.

— Не знаю. Я давно не верю в рай и бога, — промолвил он тихо.

— Но ты же священник! — удивился Северино. Эта информация была для него новой — раньше они никогда не говорили о вере и религии.

— Осквернивший самое святое — библию, — горько усмехнулся Фрэнсис. — Вступивший в запретную связь и пять лет безучастно наблюдавший за жестокими грабежами и убийствами. Не смеши меня, — его голос стал холодным и отрешенным. — Я пират. И ты тоже пират. Смирись с этим. До тех пор, пока Лэл везет — везет и нам с тобой. Однажды мы столкнемся с кораблем, на котором будет в десять раз больше военных, чем нас, жалких моральных калек. И наши с тобой шеи почувствуют всю силу правосудия. И мы с тобой будем болтаться рядом — это, конечно, успокаивает, да.

Северино зажмурился так сильно, что перед глазами поплыли круги. Самое страшное было в том, что трезвой частью своего сознания он понимал — Фрэнсис прав от первого до последнего слова.

— Нет, — прошептал он одними губами. — Так не будет, Фрэнк. Я тебе обещаю.

И “так” действительно не было. Но иногда Северино думал, что “так” было бы куда лучше.

***

— Нам нужно на верфь. Мы течем, как дырявое корыто.

Лэл, казалось, не обратила внимания на слова Северино, продолжая вглядываться в карту и хмуриться. Последние месяцы были совсем не прибыльными, а попадающиеся корабли содержали что угодно, кроме золота. В последней схватке экипаж вообще сильно измотался, потери были огромными — одиннадцать человек, а новых взять было неоткуда, ни один из пленников не присоединился к команде. Дела шли не очень хорошо, и вдобавок ко всему в трюме открылась сильная течь.

Конечно, не впервой, что уж там. Северино уже привык к тому, что, спускаясь в трюм, он вынужден мочить ноги, но сейчас все выглядело серьезно. Корабль давно не ремонтировался, требовалось проклеить все доски днища перед следующим рейсом. “А хорошо бы сразу новый корабль”, — думал Северино каждый раз, спускаясь в трюм и матерясь на всех известных ему языках.

Кстати, официальным языком на корабле считался английский, и Северино не смог бы вспомнить, когда он последний раз говорил на родном языке. Периодически слышалась французская и немецкая речь — от разных членов команды, но, похоже, испанцем Северино был единственным. Лишь иногда, в краткие минуты вдвоем, он разговаривал с Фрэнсисом на голландском — очень плохо, с запинками, но все же тот улыбался, а значит, усилия Северино были не напрасными.

— Лэл, — Северино обратился к капитанше снова.

Боцман по кличке Здоровяк, стоящий справа от чернокожей бестии Лэл, одобрительно проворчал:

— Делавар прав. Оглянуться не успеем, как пойдем на корм акулам. Надо поворачивать назад.

Северино набрал в грудь воздуха, чтобы продолжить аргументированно объяснять Лэл ситуацию, однако не успел и рта раскрыть — из “вороньего гнезда” раздался пронзительный свист — короткий-длинный-короткий. Условный сигнал означал, что на горизонте корабль. Лэл подняла взгляд от карты и кивнула:

— Последний бой, Делавар. После него берем курс на ближайшую верфь.

Северино пожал плечами и вышел из кают-компании, где они до этого и обсуждали дальнейшие планы. Команда привычно готовилась к бою, предвкушая скорую наживу. Северино поймал взгляд Фрэнсиса — тот был чем-то озабочен. Он улыбнулся, надеясь поднять священнику настроение, но тот лишь произнес одними губами:

— Это плохо кончится, Сев. Плохо.

***

“Мы все умрем здесь”.

Эта мысль была спокойной, как воды вокруг. Ситуация складывалась самая что ни на есть паршивая. Золота на захваченном корабле не оказалось, и все, чем команда смогла поживиться — едой и пресной водой, а также несколькими сундуками с одеждой и личными вещами. Фрэнсис точно чувствовал — пытался отговорить Лэл брать пленников, но ее желание собрать вокруг себя пестрый цирк оказалось сильнее. Среди захваченных в плен были самые разные люди, и больше всех ей приглянулся пожилой одноглазый метис — таких на корабле еще не было.

Фрэнсис немного понимал в медицине, и обратил внимание капитанши на то, что захваченная команда очень малочисленна и болезненно выглядит, к тому же они сдались практически без боя. Все это должно было насторожить Лэл, но она осталась при своем мнении.

Следующее же утро принесло с собой мертвый штиль. Небо голубело, солнце улыбалось с небес, точно насмехаясь над затерянной на бескрайних океанских просторах хлипкой скорлупкой, полной живых (пока еще) людей. Вода была прозрачной, так что можно было видеть размытые тени плавающих рыб - мелких и крупных, ожидающих скорой подачки. Жара валила с ног, заставляя людей изнемогать, лежа на палубе пластом.

Как будто этого оказалось мало - в трюме стремительно начали умирать пленники. Еще вчера они были живы — на следующий день едва ли не половину из них пришлось выносить и сталкивать в море после дежурного прочтения молитвы. Они бы не успели умереть ни от голода, ни от обезвоживания, на них не было следов насилия, и от этого становилось жутко. Точно сама старуха с косой прибирала к рукам их души — тихо, но неумолимо.

Через несколько дней начал болеть экипаж. “Первой ласточкой” стал Карлик, внезапно не вставший из своего гамака. Вначале команда подумала, что он дурит им головы. Его пытались растолкать, кричать ему в ухо, но бесполезно. Он лежал с дергающимися веками, прикрывавшими глаза, необычно бледный, а его дыхание было мелким и порывистым. Вместе с “последней битвой”, на которую так рассчитывала Лэл, они занесли на корабль какую-то неведомую заразу, от которой невозможно спрятаться или убежать, покуда ты в сердце штиля.