Капитан вернулся в кабинет и быстро раздал распоряжения о еде и воде для питья и мытья для Флавио начинающим собираться для дневного поста стражникам. После этого он, сказав, что ему нужно отлучиться по делам, вернулся домой. В голове его более-менее оформился план — в первую очередь нужно обеспечить Куэрде алиби, а значит, нужно найти загадочного Луиджи Вельмони и дать ему взятку.

Однако следующее открытие стало неприятным — капитан совсем забыл, что вместе с библией он в тот день лишился и своего месячного жалованья, а значит, его ресурсы в плане подкупа оказываются сильно ограниченными. Северино полез под половицу в спальне, пересчитать свои сбережения «на черный день», взял увесистый мешочек с деньгами, затем открыл шкатулку со старыми материными украшениями и хотел для верности захватить парочку из них. Нельзя сказать, чтобы капитан был сильно богатым, но он надеялся, что у него хватит денег «откупить» Флавио.

Северино собирался просто взять что-нибудь не очень дорогое, но и не совсем уж дешевое, но решение, чем конкретно он готов пожертвовать, оказалось не таким уж простым. В результате перебирание украшений повлекло за собой кучу ненужных воспоминаний о детстве и роли матери в жизни Северино, и эти непростые мысли не облегчили и так забитой под завязку головы капитана. Потому провозился он дольше, чем рассчитывал — до самого обеда. Он задумчиво разглядывал блестящие камнями серьги и подвески, вдыхая въевшийся в внутреннюю обивку шкатулки запах его матери, пытаясь понять, что чувствует.

Он хотел пойти сразу в «Три пескаря», но смутное ощущение чего-то забытого повлекло его в кордегардию. И не зря, ведь когда он дернул дверь здания, он осознал, что забыл отдать распоряжение никого не пускать к Куэрде. И, словно все складывалось назло капитану, как только он вошел в свой кабинет, ему доложили, что «к циркачу пришли какие-то двое, похоже, тоже из цирка».

Северино, ничего не ответив, поспешил в камеру.

***

…Последующие три дня запомнились Северино плохо — он почти не спал и, кажется, ничего не ел, как это и обычно бывало, если он нервничал. Утром первого же дня ему пришла бумага от городской управы — три листа текста, написанного витиеватым уклончивым стилем, которые смело можно было сократить до фразы, несущей основной смысл: «Власти желают кого-нибудь повесить — в городе давно не случалось казней, палач сидит без работы, а народ волнуется». И канатоходец Флавио Коста как раз отлично подходил на роль этого самого «кого-нибудь», управе, в принципе, не очень-то и важно, насколько парень в действительности виновен: убить одного, чтобы успокоить массы, это ведь хорошо и правильно.

Да, до тех пор, пока этот один — не Куэрда. На такое капитан был не согласен, как ни крути, даже ради предотвращения восстаний и гражданских войн.

Все складывалось, точно ему назло. Вначале Северино попытался пойти по самой очевидной дорожке, и привлечь к делу упомянутого Флавио Луиджи Вельмони, но выяснилось, что тот буквально неделю назад со своей семьей навсегда уехал из города, продав свой трактир. Невероятно, что это вообще случилось — мало кто в подобном возрасте решался так резко менять свою жизнь, и Северино был готов к чему угодно, но только не к этому. Он, конечно, предпринял попытку подкупить нового владельца, но из этого предсказуемо ничего не вышло — его беременная жена, отказавшаяся покидать помещение даже во время их разговора, очень четко дала понять, что они не намерены зарабатывать деньги таким образом.

«И почему обязательно когда не надо, все такие вдруг честные становятся?» — с досадой думал капитан, соображая, что еще он может сделать, чтобы спасти своего канатоходца от неминуемой гибели.

Посещение цирка также не принесло плодов: если еще пару дней назад кто-то и сомневался в виновности Куэрды, то сейчас абсолютно все, помимо, пожалуй, малыша-Лучи, говорили о том, что «от него этого можно было ожидать», «а я всегда знал, что что-то с ним не так», «вот ведь дьявол вертлявый, всех нас охмурил, а сам старика-то и пристукнул». Как Флав и предупреждал — циркачи, как одна семья, и в такое смутное время для сплочения им необходима была жертва, козел отпущения. Люди всегда охотно обвиняют, только мишень дай.

От Лучи помощи тоже оказалось мало, не потому что мальчишка не старался, а потому что сама ситуация к тому не располагала. Ящерка дал капитану пару имен людей из тех, кого он знал сам или про кого слышал от Куэрды, и которые могли бы помочь, но предупредил, что не стоит надеяться на чудо, что Северино, в общем-то и сам понимал. Большинство людей даже за деньги не захотят влезать в проблемы с законом и портить себе репутацию.

Но Северино сдаваться не собирался. Он проверит каждое имя, каждого человека, если надо, по два раза, пока есть хотя бы призрачный шанс на успех.

Следующее утро ознаменовалось еще одним письмом, уже куда более коротким и настойчивым. Капитана убедительно просили поторопиться с решением и передать-таки Флавио в руки городского палача. Северино подозревал, что Гекко и Имильяс (а скорей всего, один только Имильяс, ведомый своей ревностью) приложили к этому руку, привлекая к делу внимание управы, которую обычно не волновало, кто и как долго сидит в казематах кордегардии. Всю первую половину дня капитан посвятил попыткам найти хоть кого-то, кто будет свидетельствовать за Куэрду, но это ожидаемо не принесло плодов.

После обеду ситуация стала накаляться, и отчетливо запахло жареным. К Северино зашел тот самый ученик, которому он давеча едва не сломал руку, сеньор Таренос. Смерив капитана презрительным взглядом, он холодно сказал:

— Сеньор Мойя, до меня дошли прискорбные слухи, что вы плохо выполняете свою работу.

Северино прикрыл глаза и мысленно сосчитал до десяти — ученик со своими претензиями объявился очень не вовремя, капитан и так был, словно оголенный нерв. Не дождавшись ответа, идальго продолжил:

— В управе беспокоятся, говорят, вы покрываете опасного убийцу-циркача. Что вы на это скажете?

Видимо, у него были связи среди властей города, что, в общем-то, и неудивительно, ведь благородные все друг с другом более или менее знакомы. И уж конечно, едва заслышав хоть о каком-то компромате на кристально чистую репутацию капитана Мойи, разобиженный Таренос решил воспользоваться ситуацией.

— Его вина не доказана, — спокойно ответил Северино.

— Так может быть, кто-то уже доказал его невиновность? — по лицу идальго зазмеилась злорадная ухмылка. Он подошел ближе — куда ближе, чем Северино обычно подпускал к себе людей — и едва слышно прошипел: — Я найду, чем тебя взять. Даже не сомневайся.

С этими словами он развернулся на каблуках и вышел вон из кабинета. В любой другой ситуации Северино бы плюнул на эти угрозы, но в этот раз ему что-то не понравилось в тоне голоса собеседника. Он звучал так, словно капитан уже одной ногой стоял в могиле. Словно у Тареноса уже был план по отставке, а то и преждевременной гибели своего неловкого учителя фехтования.

И, как Северино убедился на следующий же день, то ли все это являлось чудовищным совпадением, то ли его изрядно поизносившаяся за годы бессовестного использования удача действительно решила повернуться к нему спиной. Утром Северино задержался дома, выгребая все более или менее ценное из тайника под половицей. Если и существует возможность подкупить хоть кого-то в этом городе, он это сделает. Северино уже собрался выходить, нагруженный увесистой сумкой со старыми украшениями и монетами «на черный день», как вдруг решил вернуться, чтобы забрать библию, все эти дни так и валяющуюся мертвой птицей на столе. Капитан словил странное ощущение, что в этот дом он уже не вернется никогда.

К тому моменту как он появился в кордегардии, его встретили мрачные лица Андреса и Энрике.

— Капитан… — сказал Андрес негромко. — Тут к вам заходили.

— Если это опять сеньор Таренос, то… — начал было Северино, но Энрике его перебил. И еще до того, как он сказал, капитан понял, о ком речь. Наверное, потому что если бы все было не так серьезно, стражник бы никогда не посмел перебивать старшего по званию: