— Я знаю, — зашептал он в ответ, безотчетно дотягиваясь до пледа и начиная заворачивать в него Куэрду, прижимая к себе крепче, словно желая позаботиться о нем. — Знаю я, Флав. Но ты не хуже меня понимаешь, что скажи я хоть слово — и гореть нам с тобой на одном костре. Говори со мной, пожалуйста! Я бессилен в этой ситуации до тех пор, пока я не найду истинного убийцу — или хотя бы человека, у которого было бы больше мотивов убить его. Видишь как, получается, все против тебя: тебя не было в ту ночь, ты был близок со стариком Пиро — у тебя есть мотив. Говори со мной, Флав. Ты лучше знаешь, что происходило в цирке в последнее время. Кто мог это сделать? Все, что угодно — слухи, разговоры, догадки. Сейчас поможет любая мелочь.
Северино замер, тоже услышав голоса и шаги стражников, однако те, похоже, направлялись на нижний этаж, в общаки. Передышка дала время понять, что Флав уже похож на куколку, собирающуюся вскоре стать бабочкой — и наконец-то перестать заворачивать его в плед и прижимать к себе. Выждав несколько секунд для уверенности в том, что за дверью больше никого нет, капитан продолжил, глядя Куэрде прямо в глаза, фиксируя таким образом его взгляд на себе:
— Я тебя вытащу, — это было сказано твердо, безапелляционно, точно других вариантов и не допускалось, и в чем-то даже вызывающе. — Даже не сомневайся, слышишь? Даже думать по-другому не смей.
***
Флав слушал каждое слово, потому что от этого человека зависела его жизнь. Убеждаясь, что капитан не намерен бросать его, как отработанный материал, канатоходец теперь безотчётно верил его словам. Кивал, чуть жмурился, немного кривился, когда заботливые руки проявляли чуть больше участливости, чем позволяло истерзанное побоями тело. И взгляд, которым смотрел на него любовник, обещал помощь. Обещал трезво, чётко, неотступно, справедливо. Нужно только ждать, только вспомнить что-то, что даст необходимый конец тому клубку, который заплели у него за плечами, пока Куэрда гулял по чужим постелям.
— Ты будь осторожным, — прошептал Коста, когда Мойя наконец дал ему паузу, чтобы ответить, — цирковые, как одна семья тогда, когда их объединяет глава. Сейчас в цирке неразбериха. Пиро умел держать всех в узде так, что они сами по доброй воле оставались в рамках закона. Гекко этого не дано. Он получил власть, но оспорить это решение может каждый. И не каждый захочет быть под его началом. Нет, — Флав взял капитана за руку, пытаясь припомнить всё, что мог, всё, что знал и даже чувствовал когда-то в цирке. — Гекко не злобливый, просто его припёрло, видимо у Пирро было что-то важное, — Коста побродил взглядом по лицу любовника, пробегая по шраму снизу вверх и сверху вниз. — Обрати внимание на Имильяса, — он вздохнул, — у него зуб на меня…
Канатоходец на мгновение отвернулся, чтобы справиться с собственным страхом остаться здесь навсегда, обвинённым в том, что не делал и вновь взглянул в глаза Северино, чтобы напитаться той уверенностью, продолжил:
— Зуб не без основания. У меня была интрижка с его женой, но ребёнок, ей-богу не от меня, Сев.
Он зябко повёл плечами, потому что плед опять начал сползать. Чуть потянулся к капитану, собираясь подкрепить его решимость собственными губами, и неуклюже ткнулся в колючую щёку у начала шрама, да так и остался на полпути к губам, понимая, что целовальщик из него сейчас никакой.
— Ты найди Лучи. Он маленький, но смышлёный. Его мало кто воспринимает всерьёз, а между тем парнишка не глуп. Он имеет глаза и уши и умеет держать язык за зубами.
Припухшие губы царапались о тонкую щетину, пальцы мяли капитанскую грубую ладонь и Коста очень желал, чтобы Мойя прямо сейчас забрал бы его отсюда, наплевав на все законы, приличия и предрассудки, на всех вокруг. Поэтому Флав вдруг отпустил, разорвал внезапно контакт, оттолкнулся от пола ногами и сел глубже на грубую кровать, зашуршав сенным матрацем.
— Иди, Сев, — говорил, смотря в пол, — иди, ищи. Найди Лучи. И ещё, на крайняк, есть один человек. Луиджи Вельмони, владелец кабака «Три пескаря». Возможно, если дело будет совсем плохо, он согласиться быть свидетелем, но…
Коста взглянул на капитана.
— Это будет стоить звонкую монету, а их у меня теперь нет… иди, Сев.
Флавио лёг, закутываясь в плед и закрывая глаза. Специально притворяясь нуждающемся в сне, чтобы не задерживать капитана.
***
Северино в ответ теребил тонкие пальцы Флавио, пока тот говорил, и в конце все-таки не сдержался — уловив порыв канатоходца, он тихонько коснулся губами его губ — лишь обозначая поцелуй, не целуя полноценно, и тут же перемещаясь на висок в более покровительственном жесте. Перепутанные меж собой в адском клубке эмоции перехватывали горло, не давая сказать ничего умного — да и не смог бы он, потому как в голове было пусто. Отчаянно хотелось лишь одного — чтобы ситуация каким-то образом разрешилась сама собой.
Конечно же, это было невозможно, и Северино четко осознавал, что он — единственный, кто может хотя бы попытаться решить возникшую проблему.
— Отдыхай, — капитан отпустил канатоходца из объятий, но все же не смог сдержать последнего жеста заботы, прикрывая Куэрду пледом, когда тот прилег. — И тебе надо поесть, я там принес, что дома нашел, — он кивнул на выпотрошенную сумку.
Капитан поднялся на ноги и направился к выходу. У двери он обернулся и твердо сказал:
— Ни с кем не разговаривай, кроме меня, понял? Я распоряжусь, чтобы к тебе никого не пускали, кроме тех, кто будет тебе приносить еду и воду, но, как ты понимаешь, в этом городе случиться может все, что угодно, и мои приказы не всегда исполняются в точности. Не говори ни слова, и на все вопросы отвечай, что будешь разговаривать только с капитаном Мойей. Насчет «звонкой монеты» не волнуйся, я все улажу.
С этими словами он вышел. Северино быстро зашел в каптерку к Хуану — благо тот куда-то отлучился — и беспрепятственно вернул ключи на место. Капитану сейчас просто необходимо было обдумать ситуацию — в одиночестве и в том месте, где его никто не побеспокоит. Для этого он отлучился на задний двор и, закурив трубку и вдохнув крепкий дым, прикрыл глаза и попытался разложить все по полочкам.
Если он в кратчайшие сроки не найдет виноватого — или хотя бы того, кто попадет под подозрения больше Куэрды, канатоходца обвинят в преступлении, которого тот не совершал. За убийство кара известная — смертная казнь. Воображение тут же услужливо подсунуло капитану несколько возможных вариантов исхода дела — палач, лицо которого скрыто черной маской с прорезями для глаз, Флавио без головы… впрочем, нет, конечно же, нет, головы отсекают только знатным, это считается почетной казнью. Скорее это будет повешение или четвертование. Или же его просто оставят гнить в тюрьме до скончания дней… впрочем, сомнительно, как раз не так давно от городской управы поступала рекомендация как можно быстрее тем или иным способом избавляться от пленников — денег на их содержание выделять никто не хотел. Скорей все-таки повешение.
От картины болтающегося в петле канатоходца стало дурновато.
Тут же мгновенной вспышкой перед глазами пронеслись воспоминания — штиль, одиноко дрейфующий и набравший воды корабль, резкая боль и кровь, заливающая глаза — и крик, куда более страшный, чем собственная боль. Промокшая от крови черная ряса, бледное лицо…
Северино дернулся и открыл глаза.
«Нет», — он встал и вытряхнул погасшую трубку, постучав ей о доску ограждения — пожалуй, чуть сильнее, чем того требовала ситуация. Убрал трубку и посмотрел на свои руки, еще хранящие тепло рук канатоходца. «Нет».
Он не допустит этого. Он сделает все, что потребуется, и, может быть, чуть больше, чтобы этого не случилось. Он не мог бы сказать, чем распутный канатоходец так привлек его («Ребенок, ей-богу, не от меня, Сев» — эта фраза все еще отдавалась неприятной болью где-то в районе груди), но что бы ни случилось, Куэрда не ступит на эшафот. Ноги его там не будет до тех пор, пока он, Северино Мойя — капитан стражи этого проклятого города.
