Они зашли в комнату и быстро закрыли дверь на ключ. Здесь была только одна кровать, но и этого было более чем достаточно. Более того, Северино был уверен, что если бы здесь не было ничего, кроме стен, им бы это не помешало.

— Давай поиграем? — вдруг сказал священник, когда Северино был уже на полпути к тому, чтобы скинуть с себя всю одежду.

— Я очень пьян, Фрэнк, — счел своим долгом предупредить он. — Ты же знаешь, я могу не рассчитать силу, и…

— Это другая игра. Совсем не сложная, — отмахнулся священник. — Просто представь, что ты мертв.

— Что это еще за игра такая? — скептически спросил Северино, все-таки избавляясь от одежды и ложась на кровать. А вернее, падая, потому что ноги его держать отчаянно не хотели.

Фрэнк подошел и сел рядом, откинул длинные темные волосы Северино с его лица и погладил по скуле.

— Я знаю, что твоя фантазия все еще в состоянии работать, — настойчиво сказал он, постучав пальцем по лбу Северино и тут же целуя в это место. — Хотя бы потому, что чтобы отключить ее, тебе требуется нечто большее, чем какой-то там ром. Иногда мне кажется, что ее не остановит даже смерть. Все, давай, ты умер.

Северино сложил руки на груди на манер как складывают руки покойникам, потом спохватился и взял свечу, для убедительности выкатив язык и закрыв глаза, отчаянно стараясь не смеяться.

— Если представить, что Рай все-таки есть, — заговорил Фрэнк внезапно тихо и серьезно, — то, глядя на меня с небес, чего бы ты желал мне?

— Из-под земли, — поправил его Северино. — Пираты, убийцы и мужеложцы в Рай не попадают. А поскольку я — все это сразу, то мое место на самом дальнем кругу.

— Чего бы ты хотел для меня? — повторил Фрэнк, не обращая внимания на слова Делавара.

— Чтобы ты вернулся на родину, зажил нормальной жизнью, был счастлив и любим, — не колеблясь, ответил тот, открывая глаза, отставляя свечу и заключая руку священника в свои ладони, проникнувшись серьезностью момента.

В дверь громко постучали.

— Это капитан! — встревоженно воскликнул Фрэнк.

— Капитан! Капитан! — раздалось с той стороны двери…

— …Капитан, - Андрес, устав стучать, зашел в кабинет и потряс Северино за плечо.

Все еще пытаясь отделить образ Лэл от своего собственного звания, Северино сонно воззрился на стражника. Стоп, что значит сонно? Он что, уснул на работе? Или все-таки просто замечтался, окунувшись в воспоминания?

Воспоминанием эта картинка была лишь отчасти. Да, они с Викингом действительно как-то пили на спор. И да, они с Фрэнком проворачивали совершенно секретную операцию под названием «вашество, вы пьяны, я провожу вас до спальни», но это были совершенно разные эпизоды. А разговора про смерть вообще не было. Кажется. Или был?

Чувствуя, что его бедная голова скоро лопнет от количества мыслей, а также дурной погоды, Северино грубовато спросил Андреса, что ему надо.

— Ну… - смутился тот. — Я просто хотел спросить, вы домой-то сегодня пойдете? С вами вообще так-то все в порядке?

— Все как обычно, — буркнул Северино, поднимаясь из-за стола, на котором он и прикорнул.

По дороге домой капитан промок до нитки, поэтому, закрыв за собой дверь, он тут же переоделся, потряс форму и развесил ее — кожа не любит влагу. Налив себе остатков вчерашнего портвейна, естественно, тут же напомнивших ему Куэрду, и растопив камин, он остался один на один с мучающими его сомнениями. Книга, представляющая собой сейчас набор выдранных страниц, лежала перед ним этаким немым и укоризненным напоминанием о прошлом, которое Северино так легкомысленно сбросил со счетов.

Конечно же, дело не в том, что он с кем-то переспал. Как говаривали куртизанки, секс не повод для знакомства. Нет, все дело не в том, чья плоть в кого входит и сколько раз за ночь. Дело в том, что он чувствует при этом. А чувства за часы разлуки только обострились, сделавшись виднее, отчетливее, острее, как береговые рифы в отлив. Они-то и не давали капитану, все еще в душе не отпустившему Фрэнка, покоя.

Северино не знал, что страшнее, признаться самому себе, что он влюбился, как мальчишка, или продолжать душить в себе эту правду. Ему бы сейчас очень хотелось побыть кем-нибудь другим. Кем-нибудь, кто не мучается вопросами этичности новой любви по отношению к старой — как минимум.

«Подожди терзаться, — сказал он сам себе. — Могу поставить вот эту самую книгу и все таящиеся в ней истории на то, что ты его больше не увидишь. И вообще, это не любовь. Любовь в жизни бывает только одна, и ты свой счастливый билет уже потратил. Утопил — буквально. Ты просто его хочешь, потому что, черт возьми, он и правда красивый. Тебе просто хорошо с ним в постели. А ему, наверное, всего-то захотелось разнообразия. Ничего не было и не будет, успокойся».

Дождь разошелся не на шутку. Где-то вдалеке недовольно порыкивал гром, точно сама природа прочищала горло.

— Я просто его хочу, — твердо повторил Северино. Вслух, для большей убедительности.

***

Куэрда не пришёл. Не пришёл в ту дождливую ночь. Не пришёл, хоть и обещал. Не пришёл, несмотря на то, что хотел. Не пришёл. Не смог. Не пришёл и утром. Не появился и днём. Вечер тоже остался без визита.

Коста был занят. И занимали его вовсе не грешные дела ненасытной плоти, даже не многочисленные репетиции. Занятия канатоходцу придумали за глаза, задолго до его возвращения прошлым утром.

Если бы Флав знал о том, что ждёт его в лагере, скорее всего он туда не вернулся б. Но Коста не знал. Не мог знать. Как ни странно, даже не подозревал. Увлечённый вовсе не жизнью циркового семейства, а собственными похождениями, Флав выпал из важных событий, потерял бдительность, стал легкомысленно беспечен. За это и поплатился. А может, это было наказанием божьим, коим грозил ему старый Пиро, каждый раз, когда канатоходец возвращался с очередного приключения в чужой койке?

Как бы то ни было, тем самым утром Куэрду ждали в лагере. Ждали, причём не с распростёртыми объятьями. Флав даже не успел удивиться тому, что его угол, служивший жильём, оказался перевёрнут, так, словно из клетки выпустили Марципана с его подчинённой стайкой обезьян и отдали закуток канатоходца им на растерзание…

Тьма, в которую провалился Коста, сразу после сильного удара по затылку, оставляла его с трудом. Как будто бы ручейками утекая вместе с тонкой струйкой крови из носа. Мякоть ваты, застрявшая в ушах, растворялась и ушат холодной воды, окатившей внезапно, резанул полосой яркого света, просачивающегося через плотные занавеси окна.

— Пришёл в себя! Иди сюда, Гекко!

Флав застонал, стараясь сконцентрироваться. Язык не слушался, а во рту было кисло и сухо. Куэрда разлепил губы и хрипло прошептал:

— Что случилось? Дайте воды…

Глухо хлопнула дверь, заставив канатоходца скривиться.

— Он ещё спрашивает, что случилось!

Знакомый бас силача перекрыл все иные звуки, и даже шум в голове. А потом и его мощная фигура встала между взглядом и стеной напротив.

— Я уж боялся, что убил, — вплёлся в ответ визгливый тон, — ан нет, живооооой, сука…

— Я б убил, если бы не бумаги! — грохнул Гекко и ткнул Флава носком сапога в пятку. — Где бумаги, блядское отродье!? Куда дел бумаги!? Говори, пока ещё можешь!

Куэрда мотнул головой, отчего замутило, и крепкая фигура поплыла перед глазами.

— Какие… что происходит…

— Я ж говорил, что отпираться будет, — Имильяс замелькал на втором плане, — я б на его месте вообще не возвращался, но, видно, там он их заховал, тааам в лагере, сучёнок, — дрессировщик поднырнул под упёртую в бок руку силача и бухнувшись на колени схватил Куэрда за воротник. — Где?! — затряс мелко, цепляясь тонкими пальцами за льняную ткань.

Рвотный позыв поднял остатки портвейна из желудка и выдал прямо на дрессировщика.

— Ах, ты… - Имильяс захлопал ртом, набирая в лёгкие воздуха и, наверное, пытаясь подобрать самые что ни на есть последние слова, но не найдя подходящих, ударил, разбивая губы в кровь.

Коста дёрнулся, запоздало уходя от удара, попытался прикрыться, ответить, подняться, но ремень туго стянул запястья. Гекко, тем временем, поддев ногой и отогнав взбесившегося дрессировщика, поднял его за грудки, приложил спиной о стену.