Собравшись с силами, капитан тоже встал и начал собираться, однако успел нацепить только штаны, когда Куэрда, будучи у самых дверей, сказал нечто, от чего Северино накрыло противоречивыми эмоциями, всем их спектром, начиная от страха и волнения и заканчивая глубокой благодарностью. Уставившись на канатоходца, он прошептал:

— Ты вовсе не обязан… спасибо…

Это прозвучало едва слышно, так, что не оставалось сомнений — капитан не просто оценил слова, но они отозвались эхом в его душе. Привыкший к тому, что свои истинные чувства все-таки стоит скрывать (это вбилось в его голову уже на подсознательном уровне давным-давно), Северино попытался загладить возникшую ситуацию, неловко улыбнувшись и пошутив:

— Портвейн? Это теперь так называется? Ну ты тогда заходи чаще, а я пока портвейном запасусь.

И лишь когда дверь за Куэрдой закрылась, капитан, так и стоя на одном месте полуголышом, вновь прошептал:

— Спасибо…

Хлопнула входная дверь, обозначая то, что канатоходец вышел, и только тогда Северино «отмер», продолжив одеваться и приводить себя в порядок. За это утро он успел перевернуть таз с водой, порезать бритвой палец и трижды поискать уже надетый ремень, а все потому, что думал он вовсе не о своих действиях и уж точно не о работе.

По правде сказать, он не думал вообще ни о чем, потому что на данный момент в его голове образовался ужасный переполох, и как только он начинал думать одну мысль, ее тут же без всякого предупреждения сменяла другая, создавая впечатление абсолютного вакуума, потому что довести до логического завершения не получалось ни одну из них. После того, как Северино поймал себя на том, что пытается позавтракать хлебом с намазанным на него куском мыла, он прекратил страдать ерундой и отправился на работу в надежде прийти в себя по дороге.

Полдня прошли как во сне. Северино успел побывать в двух местах, требовавших его личного присутствия и даже разрешить какие-то проблемы, несмотря на то, что перед его внутренним взором так и стояло лицо Флава, его глаза, горящие удовольствием. Больше всего капитана беспокоил вопрос, что чувствует канатоходец, потому что ответить на вопрос, что чувствует он сам, Северино точно не мог.

Он давно не боялся смерти, врагов, да хоть самого дьявола, но при этом испытывал иррациональный страх, когда дело касалось надежды. За всю жизнь его надежды столько раз рушились, что капитану проще было не надеяться вообще. И сейчас он вспоминал, как сладко выгибался Куэрда в его объятиях, как громко стонал, как жалил его поцелуями, как обильно кончал, как позволял ласкать себя после и ласкал в ответ — и в его душе теплилась предательская надежда. Надежда на то, что он не безразличен Флаву.

Потому что в том, что Флав не безразличен ему самому, сомнений уже быть не могло. Оставалось только узнать, насколько это взаимно.

— …Заболел?

— Да я шесть лет под его началом, он ни разу даже не чихнул!

— Может, влюбился?

— Ха-ха, оооочень смешно.

К обеду Северино услышал примерно такие разговоры среди парней. По-видимому, его неадекватность была куда более заметна, чем он того желал. Разозлившись на себя, он пошел на задний двор — успокоить себя табаком. Набив трубку, он вдруг вспомнил одну очень важную вещь.

Он забыл книгу. Да-да, ту самую библию, из-за которой и начался весь сыр-бор. Щемящее чувство досады заполнило его, отдаваясь фантомной болью в груди. Противоречия голодными псами рвали его душу на куски. С одной стороны — невозможно отрицать то теплое чувство, с которым Северино ожидал новой встречи с Куэрдой, когда бы она ни состоялась, с другой же… неужели он предаст память своего возлюбленного?

Была и третья сторона вопроса, конечно же. Любить мертвеца безопасно, он не сможет отвергнуть тебя, потому что существует лишь в твоем воображении. А что такое любить живого человека, капитан успел забыть, в принципе сомневаясь, что способен любить кого бы то ни было. Да и так ли уж он нужен этому самому живому человеку? К чему такому любвеобильному и красивому парню любовник с непростым прошлым, кучей старых ран и специфической внешностью?

Терзаемый вопросами, ответов на которые в ближайшее время найти не предполагалось, Северино вернулся на рабочее место и попытался абстрагироваться от этих мыслей, однако это было не так-то просто. Его постоянно тянуло на площадь, хоть он и помнил наказ Флава не светиться лишний раз. Одновременно с этим он ненавидел себя за это желание, за разливающееся по телу тепло при воспоминаниях о канатоходце, за восторженное и сладкое чувство, отдающееся покалыванием в губах и кончиках пальцев при мыслях об их ночи, проведенной вместе.

Не в силах усидеть на месте, капитан вышел пройтись по улицам города, несколько раз проходя мимо площади, но не приближаясь даже настолько, чтобы увидеть, стоит ли там цирковая сцена или нет. Потому что если бы он подошел еще хотя бы на шаг, он бы непременно не сдержался и побежал искать Флава.

Зачем — вот вопрос, терзавший его весь день. Зачем он хотел увидеть канатоходца вновь? Чтобы, как и полагается, сказать ему, что им не стоит видеться или все же чтобы вновь попасть, как беспомощное насекомое, в тягучую карамель его взгляда, глядя на него, чтобы сгорать от желания, целуя его, чтобы урывками ловить воздух, овладевая его телом?

Весь день над городом висела мрачная туча, обещавшая затяжной дождь, и вот, к вечеру, как раз когда капитан вернулся со своей небольшой прогулки, небеса прорвало. Капли застучали по крыше и в окно, на улице похолодало. Северино поежился и зевнул — скоро уже надо будет идти домой…

— …Йо-хо-хо! — подхватила толпа, когда Делавар, выпив ром залпом, с силой стукнул кружкой об обшарпанный деревянный стол.

— Ну и ну, — воскликнул Глазастый. — Викинга перепил! А у самого-то — ни в одном глазу!

Пираты, среди которых были и команды других кораблей, остановившихся в пиратской точке, одобрительно загудели. Упомянутый Викинг лежал на столе лицом вниз. Однако Глазастый был не прав — у Северино не то что в одном глазу, у него уже в двух двоилось и троилось. И, хотя он по-прежнему трезво соображал, тело его уже слушалось плохо — типичная реакция на опьянение.

Пираты загомонили, пытаясь распинать Викинга, чтобы продолжить соревнование, но бесполезно. Кто-то выкрикнул:

— Вот Лэл молодец, что Делавара не убила!

— Святошу благодари, это он его шкуру спас, — мрачно оборвал его другой.

— Да как его благодарить-то? Он ведь пробку понюхает — и готов.

Публика таверны, без малого вся собравшаяся поглазеть на алкогольную гонку, громогласно заржала — упомянутый ими Святоша сидел, откинувшись на спинку стула.

— Этот, похоже, даже до корабля не дойдет, — предположил кто-то.

Северино собрал со стола выигранные монеты (иначе какой смысл пить на спор, если не за деньги?) и сказал:

— Я его отведу.

Опасно покачнувшись и тем самым заставив зевак затаить дыхание, он все же не без труда выправился, сделал пару шагов навстречу Фрэнку и поднял его, устроив его руку на своем плече, а сам обхватив его за талию. Подойдя таким образом к хозяину заведения, он расплатился только что выигранными деньгами и заказал комнату, мотивировав это тем, что «святой отец не дойдет сам». Трактирщик, привыкший к разному, флегматично протянул ключи. Дело было шито-крыто, пираты даже не заметили, что Делавар повел Святошу наверх, а те, что заметили, все равно ничего бы не заподозрили. Помочь перепившему товарищу — это ведь святое дело даже для пиратов, тем более, если этот товарищ принадлежит к духовенству.

— Блевать будем? — деловито осведомился Северино, когда они поднимались по лестнице. Свободной рукой он держал свечу, которая капала горячим воском, нещадно обжигая ему пальцы.

— Я в порядке, — священник с улыбкой распрямился и совершенно трезво посмотрел на возлюбленного.

— Ах ты хитрый, — рассмеялся Северино, — а я почти поверил.

— Главное, что поверили они, — Фрэнк пожал плечами и сам повел Делавара наверх — теперь стало очевидно, кто из них действительно держится на ногах.