***

Самое лучшее, самое желанное, самое возбуждающее, самое проникновенное ощущение — это отчетливая ответная страсть, и Куэрда не просто одарил Северино ею — захлестнул с головой. Капитан всегда считал, что истинное наслаждение — это дарить ласку и видеть, как партнер получает от нее удовольствие. Канатоходец так податливо плавился под его губами и руками, выстанывая каждое прикосновение, что член капитана даже начал нетерпеливо ныть от страсти, прося скорейшего соития, которое не замедлило произойти.

Северино застонал делая первые медленные движения, чувствуя, как кружится голова от столь желанного ощущения тесноты и жара чужого тела. Он как мог сдерживал себя, чтобы не сорваться сразу в быстрый темп — настолько он хотел Куэрду, однако уже через несколько вхождений начал непроизвольно наращивать амплитуду, не в силах держаться.

Он смотрел в глаза канатоходца, как тот и хотел, смотрел, чувствуя ответный взгляд этих великолепных глаз, блестящих огнем страсти в глубине расширенных от боли и удовольствия зрачков. И этот взгляд, казалось, проникал в самое нутро капитана, уравновешивая его собственные телесные проникновения.

Северино ловил сладкие вздохи Флава, точно питаясь, насыщаясь ими, и одновременно сам выстанывал каждое вхождение. Ему казалось, что сейчас они даже дышат в унисон. Капитан двигался внутри Куэрды, заставляя его выгибаться и не прерывая взгляда, не разрывая этой тонкой и такой прочной связи. Казалось, отвести глаза сейчас равносильно тому, чтобы прекратить заниматься сексом — прервать это удовольствие было так же невозможно.

Луна, обласкивая холодным светом, словно тушью обрисовывала красивый силуэт канатоходца, каждую черточку его лица, его шею, соски, ребра, пресс, налитый кровью член — прекрасное тело, которое хотелось облизать, обласкать, провести руками по каждой клеточке, каждой ямочке. Где-то на периферии капитан видел это все, но основное его внимание по-прежнему было поглощено взглядом — и только им. В глубине этих карамельных глаз Северино видел все эмоции, бушевавшие в душе Флава, и не скрывал своих.

Почувствовав экстаз Куэрды, ощутив его теплое семя, заливающее животы им обоим, капитан не смог продлевать эту сладкую муку дальше — пара резких глубоких движений, словно он стремился завладеть телом канатоходца еще больше, глубже, сильнее, если это вообще возможно, и Северино излился следом, глубоко и хрипло выстанывая каждый сладкий толчок внутри. Волна удовольствия накрыла его так сильно, что мир на мгновение померк перед его глазами, разлившись по телу чернилами наслаждения.

Только чуть отойдя от восхитительных ощущений, он почувствовал, что полностью, до самых кончиков волос, взмок. Всю его спину покрывала испарина жаркого секса. Медленно выходя и оставляя в покое тело Флава, Северино лег рядом и притянул его к себе, обнимая нежно и бережно. Он прикрыл глаза, чувствуя, как дыхание медленно восстанавливается, становится глубже и спокойнее, а удары сердца входят в свой обычный ритм.

Одного взгляда на Куэрду хватило, чтобы острее почувствовать оргазменные отголоски внутри собственного тела — сам того не зная, канатоходец продлевал удовольствие капитана своим видом, напоминавшим вид довольного кота.

— Подожди… — прошептал капитан, улыбаясь и крадя с губ Флава заключительный поцелуй — нежный и мягкий. — Сейчас…

Ему казалось, если прямо сейчас он встанет и попробует спуститься в кладовку за вином, ноги не унесут его далеко. Даже на короткий миг расстаться с телом канатоходца казалось в высшей степени невозможным, словно кто-то приклеил их друг к другу, поэтому Северино просто бессловесно ласкал его руками и вдыхал его запах, выплескивая накопившуюся в нем за долгие годы нежность и желание близости.

— Сейчас, — еще раз прошептал он — неразборчиво, утыкаясь лицом куда-то в макушку Флава, откидывая с его влажного лба находящиеся в вечном беспорядке волосы.

Капитан собрался с силами и все-таки решил встать. Для этого требовалось перелезть через Флава, и желательно при этом было бы не задавить его, учитывая разницу в весе. Северино перекинул ногу через него, но не удержался от соблазна и склонился, тронув губами приоткрытые пересохшие губы Куэрды, втягиваясь в поцелуй снова, растворяясь, исчезая в нем. Проследовав ниже, он с наслаждением сцеловал капельку спермы, замершую на плоском животе канатоходца, и лишь затем встал. Пошатываясь, он пошел вниз, за вином. На лестнице пришлось крепко держаться за перила, совсем недавно пережитая страсть делала ноги ватными и лишала любых сил, превращая их в настойчивое желание быть рядом.

В темноте Северино даже не различил, что за вино он берет, просто схватил первую попавшуюся открытую бутылку и пару бокалов. А зажигать свечу казалось чем-то невозможно-возмутительным. Поднимаясь обратно в спальню, капитан поймал приступ сильнейшего страха — первой осознанной мысли с того момента, как он окончательно отдался своим эмоциям и эмоциям канатоходца.

«А что если… — он сглотнул. — Сейчас я проснусь в кресле и обнаружу, что все это был сон?.. Нет, хуже. Что если он ушел?». Последнее казалось особенно невыносимым, настолько ужасным, что оно непременно должно было случиться, и капитан даже не сдержал вздоха облегчения, увидев точеный абрис фигуры Куэрды на прежнем месте, на кровати. Он, чувствуя, как чуть дрожит рука от пережитого волнения, разлил вино по бокалам, протянув один из них Флаву.

Когда тот коснулся его шрама, Северино подался вперед, на его пальцы, продлевая прикосновение. Удивительно, но проклятый вопрос, обычно вызывавший усталость пополам с яростью, на этот раз не вызвал дискомфорта, и даже наоборот, капитан испытал прилив нежных чувств. Он чуть улыбнулся и, поймав поцелуй в уголок губ, глотнул вина, оказавшегося на деле вовсе не вином, а сладким красным портвейном, отлично дополнявшим сегодняшнюю ночь.

— Это напоминание, — тихонько ответил Северино, устраиваясь полулежа на кровати. — Напоминание о том, чего я не смог однажды сделать. Дьяволица, лишившая жизни прошлого владельца той самой книги, поставила его мне перед тем, как вонзить нож в живот Фрэнка. И теперь, каждое утро глядя в зеркало, я вспоминаю о том, как однажды не смог спасти человека, когда-то бывшего для меня всем.

Последние отголоски напряжения и страха отпустили капитана после слов Флава. Он не смог сдержать улыбки, в которую канатоходец его и поцеловал. Северино отдался поцелую полностью, сам превратившись в одну тягучую и теплую волну, впуская язык Флава глубже, обласкивая его и чувствуя его вкус вперемешку со вкусом портвейна, скользя свободной рукой по спине и ягодицам канатоходца, чуть заваливая его на себя.

— Оставайся, — прошептал Северино.

Фраза прозвучала с отчетливым оттенком какого-то глубинного облегчения, и капитан слегка смутился своих собственных чувств. Чтобы скрыть их, он торопливо отставил свой бокал и подобрал запиханное в ноги одеяло, укрывая их обоих. Он улегся, обнимая Куэрду за плечо и выписывая на нем что-то подушечкой пальца.

***

— Пишешь новые строчки в нашу с тобой библию? — спросил Куэрда, когда вкус портвейна разбавил терпкие капитанские поцелуи, а его пальцы лениво поползли по плечу канатоходца.

Никогда раньше Коста не стал бы затрагивать прошлое любовника, но с капитаном это не проходило. Язык Флава если не был занят телом любовника, то озвучивал забродившие в послеоргазменной пустоте мысли, так и просящиеся наружу. Но Куэрда ничуть не чувствовал своей вины и даже того оттенка боли, которую мог вызвать своими вопросами. Казалось, что высказывая, извлекая всё то, что так давно и глухо жило в любовнике, наружу, тот с облегчением избавлялся от старого, словно очищаясь, сбрасывал засаленное оперенье, обрастая новыми, ровными крепкими перьями.

Горячее, пропитанное страстью тело капитана даже после секса не давало успокоиться. Коста мысленно благодарил луну за возможность вылизывать пусть даже взглядом кожу, спотыкаясь на оставленных собственными губами ярких отметинах. Каждый жалящий поцелуй, расцветивший клеймом собственности проходящей ночи капитанское тело, приносил канатоходцу толику сладкого удовлетворения. Жадный и похотливый хищник, живший внутри, возился, где то на задворках разума жирным объевшимся червём. Свою ненасытную до телесных утех натуру Флав часто оправдывал наследственностью. Впрочем, когда об этом упоминалось со стороны, канатоходец не терпел подобного, тут же ввязываясь в драку и жестко наказывая говорливые языки.