***

Уже ложась в свою по обыкновению жесткую постель, Северино осознавал, что ему повезло. Среди посетителей трактира оказался один из его ребят, отдыхающий после вечернего патруля. Он, уже, правда, порядочно надравшийся, все же вовремя разобрался, кто перед ним. Нет, капитан бы и один справился — много ли надо силы с комплекцией и опытом Северино, чтобы раскидать десяток вдребадан пьяных, нетвердо стоящих на ногах мужчин? Однако он все равно, несмотря на едкое замечание стражника: “Я смотрю, вы хорошо проводите выходной, капитан?”, был рад его присутствию, потому что в противном случае несколькими небольшими синяками, естественно, дело бы не ограничилось. Ведь именно Андрес вовремя остановил одного из посетителей от того, чтобы разбить тяжеленную бутылку о голову капитана. Конечно, голова у него была чугунная — это в довершение к железным яйцам и мраморному сердцу — но все равно дело могло бы кончиться весьма неприятно.

“Вот это я называю — голова тяжелая от алкоголя”, — иронично думал Северино, по обыкновению скидывая абсолютно всю одежду и устраиваясь под одеялом поудобнее. Впрочем, что такое “поудобнее” в его положении? Постель казалась ужасно холодной, несмотря на более чем теплую ночь и открытое по этому случаю окно. А также неудобной и одинокой — вот какой она была для капитана без привычного перечитывания его библии.

Естественно, он так и не уснул, да в принципе, он и не ожидал от себя другого. Несмотря на репутацию внешне человека из кремня, внутри Северино частенько бушевали опустошающие ураганы, унять которые не получалось ничем — ни самонастройкой, ни выходными, ни погружением в работу с головой, ни алкоголем, ни даже запахом жженых листьев каннабиса. Да, их капитан тоже пробовал в качестве крайней меры успокоения, но кончалось все тем, что он начинал сильно кашлять и спешил поскорей потушить адскую траву. Пахла эта гадость старыми жжеными тряпками, а не помогала никак — соответственно, игра не стоила свеч.

Северино бы многое отдал, чтобы обрести спокойствие в жизни, и он отчаянно завидовал людям, способным просто не думать о том, о чем думать им неприятно. Просто забыть — и отпустить. За всю свою жизнь капитан так и не научился этому важному умению. Все происходящее оставляло в его душе глубокий, подобно его шраму, ничем не стирающийся отпечаток. Он просто не умел по-другому, хоть никто бы не смог его обвинить в том, что он не пытался.

Капитан ворочался с боку на бок, закрывая глаза и пытаясь хотя бы задремать, но постоянно видел перед собой только неприятный молочно-белый туман, через который он пробирался и пробирался к желанному рассвету. Тогда можно будет прекратить эти жалкие попытки уснуть и, наконец-то заняться работой, а значит, хоть немного отвлечься от тягостных мыслей и невозможного ожидания. При одной мысли о том, что ему нужно будет как-то прожить целый день до возвращения драгоценной книги, Северино становилось нехорошо. Миллионы вариантов, что все может пойти не так, одновременно крутились в его истерзанной выжимающими до дна эмоциями голове. А не будут ли его вечером в этот самом саду при соборе вместо канатоходца ждать взирающие на него с каменными лицами служители церкви? Придет ли Куэрда вообще? Что за игру затеял этот парень, в глазах которого Северино не мог прочесть ничего, кроме того, что тот хотел ему показать?

Лишь одно капитан знал наверняка — он заплатит любую цену, какой бы она ни оказалась. Он пытался представить себе, насколько великими могут оказаться аппетиты канатоходца. У Северино были некоторые сбережения, уж на что, на что, а на бедность он никогда не жаловался. Чем больше он прикидывал, тем больше понимал, что заплатит, сколько бы Куэрда не попросил. “Только бы дело ограничилось деньгами”, — посетила его мысль. От такого, как этот циркач, можно было ожидать какой угодно “цены”.

Утро наступало так медленно, словно где-то на востоке его отчаянно тянуло за хвост, стараясь задержать, целое стадо демонов, сговорившихся о вечной ночи. И когда, наконец, краешек солнца появился над облачной линией горизонта, Северино, будучи просто не в силах больше валяться без дела, раздраженно откинул одеяло, встал, быстро привел себя в порядок и направился в кордегардию и, уж конечно же, был первым, не считая ночных караульных, которые, позевывая, предвкушали сладкий дневной сон, когда придет их смена.

День тянулся скучным караваном тревожных минут и часов, никак не желающих заканчиваться. Сотню, тысячу раз Северино сверялся — нет, еще не время, еще только-только день начался, еще только полдень, еще только обед…

Неприятным сюрпризом оказалась болтливость Андреса: один из стражников, пришедший в середине дня отчитаться за смену, хитро улыбнулся и подмигнул капитану:

— Сеньор Мойя, говорят, вас вчера видели в кабаке с каким-то смазливым пареньком. Ни одного выходного зря, да, капитан?

От хорошей взбучки а, возможно, и телесных повреждений стражника спасло только то, что к тому моменту, как Северино стремительно обернулся к нему всем телом, заставляя кожу формы отчаянно заскрипеть, тот уже покинул помещение.

“Чудненько, что и говорить”, — подумал капитан, обещая себе устроить Андресу хорошую головомойку. Он уже предчувствовал разговорчики и тихие хихиканья на тему того, что “седина в голову — бес в ребро”, хотя это было бы и не совсем справедливо — седым он стал куда раньше обычно назначенного людям срока, а тот самый “бес” отбесился в нем в тот момент, когда он пообещал себе больше ни за что, ни под каким предлогом не выходить в море.

“Да пусть думают, что хотят”, — решил он, наконец, все же не отказываясь от идеи дать Андресу понять, что лучше бы ему научиться применять свой вертлявый язык к делу, а не к распусканию пустых слухов. Однако это, как и следовало ожидать, мало помогло. Следуя своей параноидальной натуре, к вечеру Северино был абсолютно убежден в том, что любые шепотки и смешки, конечно же, просто непременно обращены в его сторону. Что все до единого уже обсуждают внезапную (а может, не такую уж внезапную? может, просто раньше он не был замечен?) страсть капитана к симпатичным молоденьким парням. Он сжимал кулаки и рычал в бессильной злобе, где-то глубоко внутри осознавая, что ему не было бы до подобных вещей никакого дела, будь с ним его утешитель - его драгоценная книга. Он бы и не обратил на подобное внимания и не придал бы никакого значения, будь он не таким нервным сегодня.

Наконец-то седьмой час неспешно, точно издеваясь над Северино, приблизился к городу, заставляя лавки, магазины и рынки закрываться, а двери трактиров — приветливо распахиваться, жадно глотая уставших за день посетителей, принимая их в свое дымное полутемное нутро. Не в силах больше ждать, капитан подскочил и быстрым шагом направился к обозначенному канатоходцем месту, осознавая, что вообще-то еще слишком рано. Наверное, он просто надеялся своим быстрым шагом как-то поторопить приближение заветного часа.

Сад при соборе пустовал. Северино осторожно прошелся по тропкам, высматривая возможных недовольных дьявольским обращением со священной библией служителей церкви, однако никого не обнаружил, в том числе канатоходца. Он замер, словно обратившись в статую из векового песчаника и стал ждать. В душе его царило мало с чем сравнимое опустошение — на волнение уже просто не осталось сил.

***

Вернувшись в лагерь циркачей, Флавио первым делом укрылся в своем отгороженном углу и, зажегши свечу, в её неровном свете выудил из-за пазухи чудо-библию. План Косты был простым и эффективным. Аккуратно, с помощью ножа, Куэрда отделил старую обложку от листов. Поставив на импровизированный стол, сделанный из ящика, глиняную миску, канатоходец уложил в неё обложку, сверху порвал какие-то найденные в округе бумажки и поджег. Фолиант горел неохотно, словно сопротивляясь. Но Коста терпеливо дождался, когда от обложки станется обугленный корешок и потушил его, бросив на пол и затоптав ногой.

Потом Куэрда осторожно вытащил лопнувшие нити, скрепляющие старые листы. Отделил первые три и, завернув в платок, перетянул легонько шнурком. Остальное Флав тщательно спрятал. Закончив с насущными делами, Коста улёгся спать.