В ту ночь канатоходец спал сном младенца. И даже утром встал в отличном настроении. Насвистывая что-то игривое, Флав успокоил старика Пиро, продемонстрировав ему вчерашнее изделие — а именно обуглившийся корешок злосчастной библии.
Весь день канатоходец думал о строках, что зачитал ему тогда старик. Воображенье рисовало то молоденького падре, то убелённого сединами монаха, пишущего запретные слова. То тайное свидание в исповедальне или в саду под тенью буков, где два голоса шептали друг другу о чувствах. То два горячих тела, сплетающихся вместе в греховной страсти. Флав даже представлял себя на месте любовника святоши, сошедшего с прямой дороги в Рай. Пару раз представил было Мойя, да так, что пришлось дать волю собственным рукам, чтобы не отягощать штаны и не смущать чужие взгляды.
Но чем ближе становилось время встречи, тем больше Коста нервничал. «А если не придёт? А если с собою приведёт кого-то? Если решит взять всё же силой?».
Канатоходец стал дёрганным, из рук валились кольца, и тонкий канат под ногами то слишком прогибался, то наоборот, натягивался режущей струной. На репетиции Флав несколько раз сорвался (хорошо, что с двухметровой) не только с высоты, но и на мальчишек, вьющихся под ногами и помогающих готовить номера.
Без четверти семь канатоходец положил отобранные листы за пазуху, накинул плащ и двинулся в сторону Главного собора.
Куэрда опоздал. Виной тому оказался Лучи — мальчишка-вор, доставший канатоходцу библию. Ящерка издалека заметил Косту и через всю улицу закричал, привлекая внимание Флавио. Куэрда хотел сделать вид, что не услышал, но Лучи догнал его и, заискивающе смотря в глаза, стал расспрашивать о книге. Канатоходцу пришлось уверить мальчишку, что библия не представляла интереса, но за труды воришка выклянчил петушка на палке.
Избавившись от назойливого эскорта, Куэрда быстрым шагом преодолел площадь и, выйдя к собору, шмыгнул через его ворота в сад.
Он не сразу увидел капитана, пришлось побродить по дорожкам и побранить себя за то, что так размыто назначил место встречи. Но когда среди деревьев мелькнула его фигура, сердце Косты подскочило, как будто бы ему поддали. Канатоходец остановился на мгновенье, и пока начальник городской стражи не видит, словно решаясь ступить на канат, медленно вдохнул и так же медленно выдохнул. Флав убедился, хотя бы визуально, что капитан один и обозначил себя приветствием:
— Сеньор Мойя, доброго вечера, — он перешёл сразу по траве игнорируя красиво выложенные камнями дорожки, — рад видеть вас в здравии, и позвольте принести свои извинения за то, как мы расстались, но эта мера была необходимой, согласитесь?
Куэрда улыбнулся, всматриваясь в лицо визави. И тут же перешёл к делу.
— Да, думаю, тянуть не стоит, — он кивнул на несколько стоящих поодаль группкой деревьев и зашагал туда, на ходу рассказывая всё, что хотел, чтобы мужчина знал о сделке.
— Увы, мне пришлось спалить обложку библии, но думаю, что от этого она не станет менее ценной для вашего просителя. Ведь суть её не в «одёжке», не так ли? — Флавио задавал риторические вопросы и не давал времени на них отвечать.
— Я так же взял на себя смелость разделить сей ценный фолиант на группы листов — нить, служившая скреплением его, совсем прогнила, но это тоже к сути не относится, — канатоходец, наконец, достиг своей цели и расстегнув плащ, кинул его на землю под деревья, сел, жестом приглашая капитана присоединиться, — я обещал что отдам книгу, но не давал слова, что это сделаю сразу и всю.
Коста достал из-под рубашки платок и развязал шнурок.
— Я так же сказал, что за неё потребую плату, но денег мне не надо.
Он небрежно скомкал платок и сунул обратно за пазуху, листы положил на колени, аккуратно разгладил смявшиеся чуть углы.
— Так вот, — тут он взглянул прямо в лицо капитану, как будто бы пытался сшить в единую паутину все куски этой ситуации, — раз вы являетесь представителем владельца этого чУдного документа, значит, пользуетесь его безграничным доверием. Плата, которую я хочу от него, по сути, не будет сеньору ничего стоить, — Флав лукаво улыбнулся и черти заплясали в его глазах, — я не узнаю ни его имени, которое он так боится открыть, ни должности, ни рода, но я хочу знать каждое слово, написанное его рукой и рукой его любовника.
Куэрда накрыл ладонью три листа, лежащих на коленях, словно прерывая эфемерную попытку забрать их.
— Ещё раз повторюсь, владельцу не будет это стоит ни монетки. Инкогнито его не пошатнётся. Вы, — Коста ткнул пальцем в капитана, — будете читать мне это и получать обратно по частям, передавая дальше в хозяйские руки.
Он снова, как в кабаке, приложил палец к губам, призывая к молчанию. Взгляд стал жёстким, голос приобрёл упрямые нотки.
— Не смейте говорить мне, что не владеете языком, иначе мне придётся пригласить на эти встречи того, кто им владеет. Не думайте, что сможете нести сплошную чушь, имитируя чтение и провести меня. Не мечтайте о попытках последить, где я храню «потерю». Иначе, каждое ваше действие, такого толка, будет наказано отправкой одного листа в кафедральный собор. Там, думаю, что быстро разберутся, что с ними делать.
Флавио по-птичьи нагнул голову, не отрывая взгляда смотря на эмоции, возникающие на лице собеседника, и протянул ему три листа.
— Я считаю, что вам не надо даже советоваться с «растеряхой», ибо мои требования ничто, по сравнению с тем что, я мог попросить, ведь циркачи народ не богатый, но извращённый на фантазию.
========== Часть 2 ==========
***
Сердце Северино екнуло, когда он услышал слова циркача и увидел отделенные страницы.
— Что… — у него что-то перехватило в горле, мешая ему говорить внятно, поэтому это получилось каким-то жутким полушепотом-полухрипом. — Что ты сделал с ней?..
Капитан уставился на канатоходца в отчаянии. Дыхание остановилось, сердце пропускало удар за ударом. Ему казалось, что парень ударил его в грудь ножом — точно, прицельно, намеренно. Он в бессилии сжал кулаки, едва сдерживая крик. Этого просто не может быть, нет, нет, почему это происходит? Это всего лишь дурной сон…
Северино чувствовал себя так, словно на его руках вновь и вновь, задыхаясь в собственной крови, мучительно умирал Фрэнк. И это в некотором смысле действительно было так — умирал последний его кусочек, последнее напоминание о нем… обложка, которой когда-то касались ласковые пальцы священника, страницы, которые когда-то были исписаны его заботливой рукой…
— Зачем… зачем вы сделали это, сеньор? — Северино не присел рядом с Куэрдой, он буквально упал на траву, закрыв лицо руками и, конечно же, выдавая себя с головой.
Все равно. Теперь уже все равно. Он плохо улавливал дальнейшие слова канатоходца, едва понимая, о чем тот говорит. Может, и лучше было бы, чтобы парень теперь сообщил “куда следует”, может пусть бы его взяли под белы рученьки и отвели на плаху. Какая теперь разница?
Северино шумно выдохнул и убрал руки от лица. Не глядя на Куэрду, он забрал жалкие три листа - все, что осталось от его души.
— Хорошо, сеньор канатоходец. Вы выиграли. Я прочитаю вам все, что вы хотите слышать, - тихо сказал капитан. Его тон был похож на негнущийся брусок, и казалось, сами слова издают деревянный звук, падая на камни.
Похоже, ему все же придется испить эту горькую чашу до дна. А что еще оставалось? Казалось, он целую вечность разворачивал листы, хрупкая просоленная бумага шелестела в онемевших пальцах душераздирающим громом. Он помедлил, прислушиваясь к тишине сада, стараясь выхватить хоть какие-то звуки из нее. Ни на какие чувства Северино уже был способен, поэтому после краткой паузы он начал:
— “Я пишу это тебе, потому что не могу больше молчать. Это проклятое место, ты никогда не должен был попадать сюда. Ты не отсюда, ты другой, и это знание разрывает мое сердце каждый миг, когда я встречаюсь с тобой взглядом. Мы здесь все рабы, пленники, но не ты. Ты… свободный. Я читаю это в твоем взгляде, в твоих жестах. Запомни одно — никогда не забывай своего настоящего имени, что бы ни случилось. Я почти забыл свое, но твои глаза заставили меня вспомнить, кто я. Пожалуйста, смотри на меня. Смотри на меня еще и еще, мне кажется, если ты прекратишь смотреть на меня, я потеряю свою душу, я навсегда продам ее в рабство морской дьяволицы. Пожалуйста, не отводи взгляда, пожалуйста, спаси меня…”.
