ней. Я изумлённо наблюдала, как её руки дергаются,

чередуя движения, чем-то похожие на плавание на

спине и интерпретацию танца бабочки. Лицо

исказилось в мучительной гримасе, рот издавал

душераздирающие крики, как вдруг она вскочила на

ноги и, смеясь, побежала в сторону фонтана в

нескольких метрах от неё.

Насколько мне было известно, дети страдают

биполярным расстройством. Они злые,

непредсказуемые, эмоциональные, наделены

голосами-сиренами скорой помощи, косичками,

липкими руками и покрытыми остатками еды ртами,

которые то улыбаются, то гневно изгибаются, и всё

это происходит со скоростью вдоха. Нет, спасибо.

Если бы я хотела трёх футового вояку в роли своего

хозяина, то наняла бы для этого бешеную обезьяну.

— Нет, — отвечаю я.

Он делает большой глоток. Кивает.

— Я так не думаю.

Жду объяснения, почему он спрашивает, но доктор

этого не делает. Через несколько минут до меня

доходит — щёлк, щёлк, щёлк — и я чувствую, что

меня тошнит. Айзек не ел. Не спал. Мало говорил. Я

наблюдала, как он медленно угасает в течение

последней недели, ожив только из-за доставки

белого ящика. Я вдруг чувствую себя менее

разозлённой его неуместным вопросом. Больше

обеспокоенной.

— Как долго мы здесь? — спрашиваю я.

— Девять месяцев.

Мой мозговой кубик-рубик прокручивается. И мой

гнев рассеивается.

Когда мы только оказались здесь, он сказал, что

Дафни на восьмой неделе беременности.

— Она родила в срок, — говорю я твёрдо. Заставляю

мозг найти подходящие слова, которые ему нужно

услышать. — У вас здоровый ребёнок, который

утешает её, являясь частью тебя, что осталась с ней.

Не знаю, успокаивает ли его, но это всё, что я могу

сказать.

Он не двигается и не признаёт мои слова. Айзек

страдает. Я встаю, слегка покачиваясь. Я должна

что-то делать. Должна его покормить. Как он кормил

меня, когда я страдала. Задерживаюсь в дверях,

наблюдая, как плечи мужчины слегка поднимаются и

опускаются, когда он дышит.

Это моя вина. Айзек не должен быть здесь. Я

разрушила его жизнь. Я никогда не читала книгу

Ника. Только те несколько глав, которые Айзек

читал мне, сидя на краю моей больничной койки. Я

не хотела знать, как закончилась история. Вот

почему избегала её. Но теперь я это сделаю. У меня

появилось желание узнать, как Ник закончил нашу

историю. То, что он должен был рассказать о том,

как всё между нами закончилось. Это была его

история, которая заставила меня написать ответ, и

затем застрять посреди грёбаного Южного полюса. С

моим врачом. Который не должен быть здесь.

Я готовлю ужин. Трудно сосредоточиться на

чём-либо, кроме дара, который оставил для меня

Смотритель Зоопарка, но боль за Айзека

перевешивает мою одержимость. Я открываю три

банки овощей и отвариваю макароны в форме

бабочек. Смешиваю всё вместе, добавив немного

консервированного куриного бульона. И несу

тарелки в гостиную. Мы не можем больше есть за

столом, поэтому едим здесь. Я зову Айзека. Он

спускается через минуту, но только толкает пищу по

тарелке, накалывает овощи друг на друга зубцами

вилки. Это то, что он чувствовал, когда смотрел, как

я ускользаю в темноту? Хочу открыть ему рот и

засунуть еду в горло. Заставить его жить. « Ешь,

Айзек» , — мысленно умоляю я. Но он этого не делает.

Я оставляю его тарелку с едой, положив её в

холодильник, который не очень хорошо работает, так

как Айзек снял резиновый уплотнитель, чтобы

сделать педаль для своих барабанов.

Ковыляю до карусельной комнаты, используя новый

костыль. В комнате пахнет затхлостью и ощущается

слабый сладкий запах мочи. Пристально смотрю на

чёрную лошадь. Ту, что разделяет со мной

пронзённое сердце. Сегодня она выглядит злее. Я

наклоняюсь к ней, положив голову ей на шею. Слегка

касаюсь гривы. Моя рука тянется к стреле. Я сжимаю

её в кулак, желая вырвать и положить конец нашим

страданиям. Но больше желая избавить от них

Айзека.

Мои веки дрожат, пока мозг распутывает

головоломку. Почему я решила, что Смотритель

Зоопарка мужчина? Совсем не обязательно.

Издательство провело исследование моих читателей

и, в основном, это женщины от тридцати до сорока

лет. У меня есть читатели-мужчины. Я получаю от

них электронные письма, но, чтобы зайти так

далеко... я должна представить женщину. Но я этого

не делаю. Я вижу мужчину. В любом случае, я в его

голове. Он просто персонаж, кто-то, кого я не вижу,

но знаю, как работает его ум, когда он играет со

мной в игры. И чем дольше я здесь, тем больше его

образ принимает форму. Это моя работа; то, что я

делаю хорошо. Если я смогу понять его сюжет, то

смогу перехитрить. Вызволить отсюда Айзека. Он

должен увидеть своего ребёнка.

Возвращаюсь к книгам. Осматриваю каждую из них.

Моя рука чуть задерживается над книгой

« Запутавшаяся», прежде чем останавливается на

стопке с безымянной. Начну прямо с неё.

Я читаю книгу. Без пронумерованных страниц я

вынуждена читать вперемешку. Это как упасть

спиной в сугроб, не зная как глубоко погрузишься.

Моя жизнь всегда была заполнена порядком, пока

меня не взяли и не поместили в это место, чтобы

гнить. Это место хаос, и чтение без нумерации тоже

хаос. Ненавижу это, и всё же слишком порабощена

словами, чтобы отказаться.

Книга о девушке по имени Офелия. На первой

странице, которую я прочла, и которая, в принципе,

могла быть пятой или пятисотой, Офелия была

вынуждена отдать своего недоношенного ребёнка на

усыновление. Не из-за родителей, как в большинстве

таких

историй,

а

из-за

деспотичного

мужа

шизофреника. Её муж — музыкант, который пишет

то, что некие голоса говорят ему писать. Так что,

когда голоса сказали ему избавиться от пяти

фунтовой девочки, он принудил Офелию, угрожая

жизни её и ребенка.

На следующей странице я нашла девушку

двенадцатилетней девочкой. Она обедает со своими

родителями. Всё выглядит как нормальная семейная

трапеза, но внутренний диалог Офелии пронизан

элементами, которые предвещают, что девушка

довольно странная и мыслит довольно странно. Она

злится на само существование своих родителей, и на

то, что их роль в жизни общества так проста.

Сравнивает их с пюре, затем продолжает говорить об

их неудачных попытках заменить её другим

ребенком. « У моей матери было четыре выкидыша.

Я воспринимаю это как попытку Бога сказать им,

что они не должны испоганить ещё больше детей».

Я съеживаюсь на этой части, желая узнать

больше о сломанной матке Кэрол Блит, но моя

страница подходит к концу, и я вынуждена выб ирать

новую. И так в течение нескольких часов. Я собираю

всплески информации об Офелии, которая кажется

почти антигероиней. Офелия самовлюбленная; у

Офелии комплекс превосходства; Офелия ни на чём

подолгу не задерживается, ей становится скучно.

Офелия выходит замуж за человека, который

является противоположностью скуки, и дорого

платит за это. В конце концов, она оставляет его и

выходит за другого, но потом бросает и его. Я нахожу

страницу, где она говорит о фарфоровой кукле,

которую должна была оставить после развода со