Колдунья избавилась от своего несчастья, передав его другому; что же касается пастуха, он не мог требовать вознаграждения и вынужден был довольствоваться тем, что ему дали, при условии раздать половину бедным.

Этот пастух вылечил также одну девушку, вызвав у нее рвоту. У нее в горле была жаба, с тех пор как она отказалась танцевать с солдатом, направлявшимся в Бовуа.

Сначала нужно обзавестись большим горшком. — Главным образом, не разбей его, не будь чудаком. — Смотри, чтоб его не использовали до сего дня, — Потому что все бесполезно, если он почернел от огня. — Потом ты должен гвозди и иглы достать. — И у папоротника тринадцать листьев сорвать. — Затем большое сердце быка начини этим всем. — Ты выкачать должен всю кровь из него перед тем. — Свари это все без воды и без жижи другой. — Потому что нельзя, чтоб предмет этот стал сырой. — Однако постой, ведь ты не все еще знаешь; — В перине твоей, на которой ты отдыхаешь, — Много всего в ней, чтобы тебя умертвить. — Надо ее распороть и как следует распотрошить — И все, что не перья, ко мне ложи вот сюдыть. — Берегись, ничего не трогай правой рукой. — И в оба смотри, чтоб никто не следил за тобой. — Это не все, не забудь еще об одном: — Возвращаясь, нужно, пятясь, войти в свой дом.

Перигорские колдуны иногда снимают проклятье с помощью множественных крестных знамений, чтения «Отче наш» и «Богородицы». Они используют также вычурные, непонятные формулы или некоторые слова с латинским звучанием. Они настойчиво рекомендуют прибегать к помощи христианских обрядов, четок, месс, служб. Но вот это-то и есть настоящее проклятье, судите сами.

Паломники, отправившиеся в Сарлад, становятся на колени на плитах собора; не обращая внимания на посторонних, они целиком читают молитву, перебирая четки, перед каждым ликом святого из многочисленных боковых приделов, каждый раз скрупулезно целуя десятижды плиты собора. Они часами повторяют одни и те же молитвы ангелам и «Отче наш». Одной старой семейной паре из Рампье колдун посоветовал сто двадцать раз прочитать молитву с четками, около 6 тысяч раз «Отче наш» и 60 тысяч раз «Славься». Вся зима ушла на то, чтобы справиться со всем этим словесным винегретом. И поскольку все должно было быть выполнено точно — отклонения в таком деле не допускаются, — по истечении каждого цикла из пяти дюжин молитв на печном навесе делалась зарубка. Никто не мог освободить их от этой повинности.

Крестьянин, который, по возвращении из хижины колдуна, должен оплатить мессы, кладет деньги, предназначенные для этого, снаружи дома; когда денежная жертва будет принесена, больной поправится. Чтобы получить право вписать эти мессы в приходской журнал, он идет на хитрости; он утверждает, что исполняет заупокойную службу, предусмотренную условиями завещания. Он смешит друзей, которые чувствуют себя втянутыми в какую-то сомнительную историю, он рассказывает о колдовских ухищрениях соседа. Что до него самого, ни за что на свете он не хотел бы иметь дела с людьми, от которых пахнет ересью. Он знает, что если он выдаст свой план, он наткнется на отказ кюре, и что у него не будет другого средства избавиться от денег, предназначенных на божественные нужды, как только подбросить их в сад кюре, как это делают в Даглане, в Дордони.

В горах Бурбонне верили, что козел защищает стойла от сглаза. В Эскюролле некогда женщины подвешивали все возможные медальоны на латунный пояс, который они носили между платьем и нижней юбкой. Мужчины делали то же самое с шерстяным поясом. Считалось, что эти пояса, увешанные таким образом, могут снимать порчу.

Чтобы уберечь себя от проклятий, насылаемых в ночь с 30 апреля на 1 мая, искали средство защиты. Чтобы отпугнуть злых духов, довольно долгое время в Бурбонне всю ночь жгли костры, кроме того, люди издавали крики, стреляли из ружей и, главное, вертели колеса на запряженных быками телегах. Ось поднимали с одной стороны с помощью опоры, так чтобы колесо, не касаясь земли, могло свободно крутиться. Рядом закрепляли палку, которая, цепляясь за спицы колеса, производила оглушительный шум.

Первым делом перестали жечь костры; люди довольствовались тем, чтоб вертеть колеса, затем понемногу стали уставать от необходимости проводить всю ночь за этим упражнением. В конце XIX века их крутили только час, после ужина, по-прежнему стреляя при этом из ружей. Сегодня колеса больше не крутят; то здесь, то там, какой-нибудь старик еще делает несколько ружейных выстрелов и обходит кругом здания и навозную кучу, кропя вокруг себя святой водой.

Очень часто также, если люди верили, что была наложена порча, они прибегали к помощи приходского кюре. Естественным казалось искать защиты у Божьего слуги против козней Дьявола. В деревне немного есть кюре, которых не звали вот так благословить какое-нибудь стойло или вернуть покой страждущим душам. В некоторых областях, особенно в восточной части Прованса, чтобы отвратить сглаз, люди исхитрялись заручиться доверием кюре, чтобы у него получилась месса в форме треугольника или месса в форме волчьего хвоста; в один и тот же день околдованный должен был отслужить мессу во многих приходах, которые по своему положению образовывали треугольник или волчий хвост. Некоторые кюре пользовались большой славой за умение отвести порчу. Рассказывают о кюре маленького прихода в горах, который пользовался вот такой необычной репутацией. Его должники приносили ему масло и яйца в таком изобилии, что он стал штатным поставщиком кондитерской в соседнем городе.

— Значит, ваш муж так плох? — спрашивает священник Берту, совсем отупевшую от возможности слышать разговор и видеть человеческие движения… Возможно, совсем счастливую оттого, что принесли дров, оттого что тепло вернулось вместе с потрескиванием камина.

Но отвечает фермер:

— Да, это так, мсье кюре, я умру, я уже много часов вижу смерть, вот тут, перед глазами.

Оживший очаг, в свою очередь, оживляет тени и, если кюре молча смотрит на тень фермера, которая прыгает по желтоватой стене в глубине постели, то это потому, что он сравнивает ее с проявлением дьявольского могущества, о котором он предпочел бы ничего не знать.

— Я не понимаю вас, — говорит он спустя долгое время.

Но он отлично понял.

Чтобы полностью все рассказать, Фирмен придает своему голосу больше мягкости, больше таинственности.

— На меня навели порчу…

— Порчу? Как это?

— Посмотрите в замочную скважину, вы увидите там кусок камыша… Это колдун наслал на меня это проклятье… я пропал!

Кюре идет к двери и смотрит. Но он не хотел бы видеть то, что он видит: этот камыш, там, в скважине. Он отходит на несколько сантиметров. Ему сейчас легче было бы вынуть один из Священных Шипов, воткнутых в Святой Лоб Господа нашего.

Наконец, он решается и вытягивает камыш. Он поднимает его, осматривает и видит, что его закаляли в жидкости, которая свернулась. Она коричневатая, но прежде она должна была быть красной.

Священник бросает амулет в огонь и крестится, чтобы защитить себя от порчи.

— Спите спокойно, — говорит он вместо прощания, надев свою черную фетровую шляпу, которая, как губка, впитала дождь.

И он уходит, с силой закрыв дверь.

Сенжан, освобожденный, шумно вздыхает и опирается спиной о стену. Берта в течение минуты шатается и бормочет: «Тем лучше». Потом она готовится ко сну, не без труда заперев дверь. У нее руки-ноги трясутся, потому что рядом с ней — чудесно исцеленный.

У меня был шурин в Берри, сказал старый Маршан, он приезжал навещать нас больше трех раз. Это он рассказал нам эту историю.