Я заглянул в дежурное помещение флигеля, которое размещалось на первом этаже возле лестницы. Наши пока здесь основательно не работали, хотя документы из тумбы письменного стола извлечены и горкой нагромождены на столешнице. Я задумчиво поковырял пальцем дерматиновую поверхность верхней папки. «Инструкции должностных лиц». А что под ней? «Правила пожарной безопасности», «Методика обеззараживающих мероприятий», «Гражданская оборона»…

Я вздохнул.

Железобетонные бастионы советской тоталитарной крепости. Бессмысленные и беспощадные. Хотя…

Я вытащил красную папку «Гражданской обороны» из пирамиды этой грозной макулатуры. Гражданская оборона в бытность моей военной службы – это как минимум система оповещения сотрудников. Посыльными ли, по телефону ли, хоть почтовыми голубями…

Точно! Есть.

Список сотрудников, ФИО, структурные подразделения, должности, и… Бинго! Адреса. Так. Главврач. Рублев Яков Сергеевич. Рублев! Денежная фамилия. Какой адрес? Улица Ивана Голубца, дом 47 дробь 31, квартира 10.

Так просто?

Я задумчиво закрыл папку и положил сверху бумажной куча-малы. Голубцы – это наш район, Матюха. Кварталах в пяти-шести отсюда, не очень далеко – минут пятнадцать ходу.

Не спеша я вышел из дежурки и направился к выходу. Вообще-то я еще ничего не решил. Голубцы – знакомая мне улица, домишки на ней я помню. Большей частью они одноэтажные, частный сектор. А Рублев, папа Бори-Бакса, судя по адресу, живет в пятиэтажке, коих на улице – раз-два и обчелся. И я, кажется, даже знаю этот дом. Его, наверное, даже видно с перекрестка, на который углом выходит городок инфекционной больницы.

Интересно, смогу я его рассмотреть?

Ноги почти без моего ведома несли меня к административному корпусу, через который можно выйти на искомый перекресток. Улица Коммунистическая тянется вдоль больничного городка, Харьковская – поперек. Голубцы пересекают Харьковскую метрах в восьмистах отсюда, и уже на том перекрестке пятиэтажка Бакса.

Нет, не видно. Я и забыл – тут же бугор. Продолговатый холм, проходящий по центру Матюхи.

– Ищешь кого, мальчик?

Это вахтерша с пропускного. Вышла вслед за мной и внимательно наблюдает за моими перемещениями. Я отошел от бордюра проезжей части и подошел к женщине. Полная, лет около сорока, лицо располагающее, смотрит благожелательно. Действительно хочет помочь.

Запускаю пробный шар:

– Я младшего Рублева ищу. Сына Якова Сергеевича. Знаете такого?

– Это Бориску-то? Да я его с пеленок знаю. Его мать в роддом через мой КП уходила, а через три дня сюда вернулась – уже с Бориской. Лежала после родов у нас в спецкорпусе. Здесь же и скончалась через семь лет после рождения Борика. Несчастье-то какое! Мальчишка как узнал – чуть под машину не попал. Вот на этом перекрестке. Прямо у меня на глазах!

Женщине явно хочется поболтать.

Но какую она выдает информацию! Да я почти все угадал. И с матерью, и с детской психотравмой, которая ко всему прочему усугубилась попаданием под машину.

Я, кстати, в семь лет тоже попал под машину. Единственный раз в жизни. Ну как попал…

Так! Стоп.

Я вернулся в свое детство после сорока девяти лет сознательной жизни именно в ситуации дорожно-транспортного происшествия. В момент, когда тяжелый грузовой «москвич» сбил с ног хлипкого первоклашку. Вернулся взрослым своим сознанием в детское тело и стал на новый лад переиначивать действительность. Действительность своей собственной жизни. В сторону борьбы со злом, как бы это высокопарно ни звучало. Причем в самом экстремально-опасном варианте. Вместе с новыми друзьями из Комитета государственной безопасности.

Неслабо?

А если предположить, что с Борюсиком произошло то же самое? В тот же момент, когда его чуть не сшибла (или все-таки сшибла?) какая-то машина, несущая ему новую действительность на своих фатальных колесах. Только вектор развития Борюсика, его стремления и порывы по какой-то причине были направлены в другую сторону. В сторону подлости и предательства, мошенничества и убийств. В бесчеловечную сторону.

В сторону зла!

– Как он убивался! Как кричал! И ведь не от боли, хотя ручку-то все же себе сломал. От злости кричал, от ненависти к жизни этой, злосчастной. На отца все ки́дался, на девочку-водителя…

– Девочку? Водителем была женщина? Не в темно-зеленой спецовке, случайно? Стрижка такая короткая?

– …В зеленой, кажись… а ты откуда знаешь?

– А машина – «москвич»?

– Да не знаю я названий этих. «Москвич» не «москвич». Желтая. С багажником большим сзади, но легковушка.

– «Москвич-433». Фургон, – как автомат произнес я в оцепенении, – за рулем была женщина лет тридцати, рост сто шестьдесят пять – сто семьдесят сантиметров, среднего телосложения, в зеленой униформе. Мне бы не хотелось, чтобы она пострадала…

– Что с тобой, мальчик? Побледнел весь. Ну да. Именно эта женщина и была. Тебе рассказал кто? Боря рассказал?

– Боря? – стал я возвращаться к действительности. – Боря. Да-да. Боря. Борис. Борюсик. Так вы его не видели сегодня?

– Как же не видела. Видела. Только что и видела. Прямо перед тобой. Вышел из больницы чуть не бегом – и через перекресток. Домой к себе, наверное, побег. Он недалеко тут живет. Как снова под машину не попал, один бог знает. Скаженный!

– Куда? Туда?

– Туда-туда.

Э! Ладно. Семь бед – один ответ. Я только одним глазком…

– Спасибо!

– Эй! Стой! Мальчик. Мальчик! Стой, чертенок!! Машины!!! Ох господи. И этот… скаженный…

Обыкновенная пятиэтажка.

Хрущевка. Правда, слегка усеченная, если можно так сказать: всего на два подъезда. Поэтому и смотрится немного странновато – как архитектурный огрызок. Недоделок. Это при том, что рядом – вполне полноценные стандартные дома, замыкающие по периметру небольшой уютный дворик.

Планировка жилплощади здесь у всех стандартная, знакомая, наверное, всему населению страны, в какой город ни сунься. На площадке – три квартиры, слева направо: «двушка», «однушка» и «трешка». Комнаты везде проходные, «вагончиком». Жутко неудобно. Впрочем, после коммуналок и барачных общаг – это суперкомфорт!

Я осторожно проник в подъезд и, чутко реагируя на каждый посторонний звук, медленно поднялся на последний, пятый этаж.

Ага! Первый сюрприз.

На площадке, как и ожидалось, – три входных двери, однако номер – латунное число «10» – только на центральной. Хотя, по идее, номер должен быть на двери слева. И коврик для ног, богатенький такой, только по центру. Двери слева и справа выглядят так, будто не пользовались ими лет эдак пять или шесть.

Я слышал про эту фишку, распространенную среди высокопоставленных чиновников советской действительности. Две или три стандартные квартиры соединяли внутренними проходами и создавали себе (полуподпольно) шикарные буржуйские апартаменты. А снаружи они выглядели как скромненькие «хаты» образцовых государевых слуг. Осторожничали «слуги», шифровались как могли. Хоть и хапали из казны, но страха не теряли. И не наглели особо. Будем сравнивать с нашим временем?

М-да… не хочется даже…

Получается, что семейство Рублевых, насколько я знаю, численностью два человека – папочка и сынок – имели у себя под задницами аж шесть комнат! Это если я правильно понял. Впрочем, подобные схемы сложны и разветвленны. Откуда я знаю, кто там еще у них прописан? Насколько я успел узнать Борюсика, предположить можно все что угодно. Вплоть до «мертвых» душ. И это выражение могло оказаться не только литературно-фигуральным словосочетанием.

Теперь я ничему не удивлюсь.

Ни за одной из трех дверей признаков жизни не прослушивалось. Возможно, звуки поглощала модная дерматиновая обивка с толстенной ватной прослойкой. Или не было никого в квартирах на данный момент?

Прижавшись ухом к дверному косяку, я пытался хоть что-нибудь выслушать.

Не-а. Ничего не слышно. А время уходит!