Он и не позволял никому себя так называть. Категорически. Еще со школы, с первого класса – никому, кроме матери. Хотя и ей все пытался запретить.

Дружок его бывший, Серега Кац, кровавыми соплями умылся за то, что без всякой задней мысли, вспомнив, как к нему раньше обращалась мама, назвал его один раз Борюсиком. И сразу перестал быть его другом. Навсегда. Был вычеркнут – железно и непреклонно.

С первого класса он научился принимать такие вот жесткие решения, не оставляющие даже малейшей надежды на возможный отыгрыш назад, на милосердный шаг навстречу кому бы то ни было. Никому ничего не прощать! И не жалеть. Потому что когда он учился в первом классе, произошло самое жестокое и непоправимое в его жизни – то, что никогда нельзя отыграть назад, как ни старайся.

Умерла мама.

Мама, которая и называла всегда хрупкого и похожего на девчонку мальчика Борюсиком. И с которой он постоянно ругался по этому поводу. Недолго, правда, ругался…

Мама умерла от дифтерии, хотя отец по специальности – врач-инфекционист. И как говорили – очень талантливый врач, многообещающий и перспективный. Недаром через три года после смерти матери отца назначили заведующим инфекционным отделением городской больницы.

Не оценил по достоинству его только сын, который в семь лет преждевременно почувствовал себя взрослым – и, как следствие, получил право по-своему судить окружающих. Судить жестко и безапелляционно. Точно так же, как он научился принимать безоткатные решения. С детским максимализмом и со взрослой жестокостью.

– Это ты! Ты ее убил! Ненавижу тебя! Сам сдохни! – бился в истерике Борюсик, даже не отдавая себе отчета, какие именно слова кричит в лицо человеку, которого буквально только что любил не меньше матери. Всего мгновение назад.

Но решение уже было принято. Точнее – назначена была вина. Без следствия и дознания, по интуиции и по эмоциям. По детскому неутешному горю.

Отец виноват, в этом не было никаких сомнений – это он убил мать!

Убил единственного человека, которым Борюсик по-настоящему дорожил. То, что он когда-то дорожил и отцом, Борюсик уже забыл. Отказывался помнить.

Отец убил мать и чуть не убил собственного сына, потому что, когда истерика закончилась, там, возле больничных ворот, Борюсик развернулся и, не видя ничего вокруг, бросился бежать поперек проезжей части. И там буквально врезался в проходящий мимо автомобиль. Повезло, что скорость была у обоих примерно одинаковой. Руку только сломал да провалялся в отцовском отделении (по блату – в корпусе для работников горкома партии) целый месяц, обливая слезами подушку от боли и горя.

Отец после этого так и не стал ему по-настоящему близким человеком. Не смог заменить ему маму. А когда отцовская карьера пошла в гору, а Борюсику исполнилось десять лет, их пути практически разошлись диаметрально. Разумеется, они жили вместе в одной квартире, ели, спали, ходили в кино и на стадион. Борюсика даже пытались воспитывать: отец нанимал одну бывшую учительницу для репетиторства и пригляда, но… все это было лишь досадной и временной обузой.

Шелухой.

У Борюсика появилась первая серьезная цель в жизни – он должен был стать Борисом. Не по метрике, а по содержанию. С Борюсиком необходимо было как можно быстрее покончить, окончательно и бесповоротно.

Он сам себе сформулировал такую установку и без жалости стал совершенствовать свое хрупкое тело – каждое утро до школы бегал на стадион, подтягивался, отжимался, в какой-то момент увлекся боксом, дзюдо. Шокировал тренерский состав недетской целеустремленностью, упрямством и жестокостью. Все только диву давались. Параллельно подтягивал и ограниченные школой, как он считал, знания в нужных областях. Таких, как математика, химия, физика и, наверное, география. Стал увлекаться радиотехникой, собирал детекторные радиоприемники, в то время как сверстники его елозили «попотера»[4] на детских площадках.

Гуманитарные науки его волновали в последнюю очередь. А то, что, как он считал, ему было нужно, в школе в полной мере не преподавали. Поэтому с какого-то момента он демонстративно перестал учиться, исправно получая трояки по всем предметам, – лишь бы отвязались. Хотя все учителя, да и он сам, прекрасно отдавали себе отчет – при желании уже с пятого класса он мог бы стать круглым отличником. Легко.

Только зачем? В чем смысл?

К примеру, уже в двенадцать неполных лет он самостоятельно заработал серьезную сумму денег, которая даже несколько превысила немаленький отцовский месячный оклад. Просто своевременно сошелся с местными фарцовщиками-спекулянтами, благо в стране еще не закрутили гайки после хрущевской оттепели, и проявил себя он в полной красе не как Борюсик, а уже как что-то большее. Был дерзок, продуман и неординарен в выполнении рискованных задач на ниве частного обогащения. Почувствовал азарт и вошел во вкус риска и фарта. Даже не ради денег – ради самого процесса, ради адреналина и ощущения собственной исключительности.

В пятнадцать лет он уже уверенно крутил несколькими фарцовыми точками и между делом цинично «портил» одноклассниц, за что быстро седеющий папаша вынужден был периодически откупаться от разъяренных родителей. Приличными суммами, между прочим. Женский пол Борюсик презирал – из-за матери, наверное. Хотя, собственно, и мужчин он не особо одаривал своим пиететом. Короче, презирал и ненавидел всех.

Кроме себя, разумеется.

А еще через десять лет – гайки давно подтянули, и уже не Борюсик, а все-таки Борис – получил свою первую уголовку. И сразу по первой ходке очень серьезный срок – семь лет с конфискацией. За организацию валютных операций группой лиц по предварительному сговору. С отбыванием в колонии строгого режима. Кто понимает – сможет оценить масштабы подобного бедствия. Чисто с психологической точки зрения – разницу в смене обстановки бывшего мальчика-мажора.

Через год, оборвав наконец болезненную череду тяжелых стрессов, от инсульта умер отец. А Борис в новой и непривычной пока для себя обстановке начал делать особую карьеру, для начала став Баксом – с легкой руки смотрящего Сызранской пересылки.

Ему пришлось отсидеть от звонка до звонка, потому что на зоне и по характеру, и по своим убеждениям он органично слился с группой «отрицалова». А при таком раскладе – об условно-досрочном думать и не моги.

На свободу вышел уже в разгар перестройки – матерый, чудовищно злой и беспрецедентно уверенный в своей великой исключительности. Закрутил дела, поднялся невиданно, стал грести крутые «бабки» и… вдруг опять «присел» – тупо, обидно и совершенно не в масть – за банальное вымогательство, которое слепил как-то на бегу, нелепо и мимоходом. Помимо основного дела, которое заключалось в раскрутке огромных валютных массивов через молодые, жадные и недалекие по своей молодости российские банки девяностых нетленных лет.

На зоне отхватил третий срок за попытку бегства, потом – четвертый за нанесение тяжких телесных сокамернику. Не меняя интерьера, встретил третье тысячелетие и больным, разбитым и смертельно озлобленным на весь этот мир получил выстраданную свободу уже на подходе к шестому десятку.

Ни «оперяться», ни «подниматься» желания уже не было.

Была только тоскливая усталость от жизни.

Сбережения сгорели в девяносто восьмом, приходилось жить на крохах «рыжья», которое предусмотрительно зарыл перед посадкой на территории отцовского больничного комплекса. В принципе, этих грошей хватало для сытого брюха, более или менее сносной одежонки да на квартплату старенькой отцовской квартиры, которая чудом избежала конфискации: маклеры в свое время оказали услугу. Ну и оставалось время для философских размышлений о смысле жизни.

Борюсик… Борис… Борис Яковлевич… Бакс…

Или все же Борюсик? Чего же ты добился, Борюсик, в своей жизни?

В чем твоя «великая исключительность»?

Он стоял спиной к больничным воротам и угрюмо рассматривал асфальт на проезжей части, по которому когда-то, больше сорока лет тому назад его чуть не размазал проезжающий «москвич». Уж лучше бы размазал, многим бы стало легче…