Я услышал тяжелый вздох и почувствовал пальцы на своем горле. Ну, доигрался.

– Это полный пиздец, Соло, – я вздрогнул, услышав его голос совсем рядом с ухом. Я кивнул, слыша собственное сердце теперь где-то в висках. – То ли убить тебя, то ли попытать, а потом убить.

Пальцы сильнее сомкнулись на моем горле, и я задержал дыхание, зажмурившись. Голос Ильи был напряженным.

– И давно это?

– С мая.

– Охуеть.

Я снова кивнул. Пальцы с горла исчезли. Я приоткрыл глаза, глядя, как он рассматривал фотографии, разбросанные по всей комнате. Щурился, порой что-то говоря на русском, но в мою сторону не смотрел.

– Значит, это была не случайность?

Я опять кивнул.

– Сам расскажешь?

И снова.

Он посмотрел на меня, держа в руках одну из фотографий. Кажется, ту, которую я сделал с дерева, когда он выходил на задний двор. Я отвернул голову.

И рассказал ему все. Абсолютно все. Начиная с того, как я впервые встретил его в старбаксе, как прочел имя на его стаканчике и за ночь нашел страницу на фейсбуке, и заканчивая тем, как пришел к нему домой ночью впервые, как забрал кольцо, местонахождение которого не мог вспомнить, как пошел из-за него в гей-клуб, а после, пьяный и накуренный, пришел к нему. Он слушал, не прерывая ни на секунду. Только рассматривал фотографии, прикленные к стене, лежащие возле кровати, на подоконнике.

– Это полный пиздец, – подвел он итог за меня, и я в очередной раз кивнул, не решаясь посмотреть на него. Он подошел ко мне, взял за скулы и повернул лицом к себе. Оно наверняка все так же горело. – Ты ненормальный. Ты в курсе? – я отвел взгляд. – Ты в курсе, что это статья? Вторжение в личную жизнь, преследование? Ты понимаешь, что если бы кто-то узнал об этом, тебе бы как минимум десять лет дали? – кивнул. – Посмотри на меня, ебанутый. – Помотал головой. – На кой хрен нужно было врать мне все это время? Думаешь, я теперь тебе буду верить? – снова помотал головой. Я ощущал себя ребенком, которого отчитывала мать за разбитое окно. – Ты… Это ненормально, ты в курсе? Я бы убил тебя. Прямо сейчас. – Закрыл глаза, задерживая дыхание. – Долбоеб.

Он сгреб меня в охапку, с силой сжимая руками бока. Я подумал, что ему потребуется примерно минута на то, чтобы сломать мне ребра, если он продожит сжимать.

– И почему ты это делал?

– От меня это будет хреново звучать.

– Я не думаю, что может быть что-то хреновее спальни в моих фото.

– Я никогда такое не говорю вслух.

– А я никогда не фотографирую людей исподтишка.

И я подумал о том, что хуже уже не будет.

– Допустим, я тебя ненавижу.

– А если не допускать?

– Все еще ненавижу.

– Да это и тупому ясно. Так почему?

– Извини?

– Не извиняю. На кой хер было меня выслеживать?

– Я уже объяснил.

– Серьезно?

Я промолчал, ставя подбородок ему на плечо и чувствуя, как он ослабил хватку.

– Дебил.

Я кивнул, закрывая глаза, и уткнулся лбом в плечо. Я чувствовал, что его руки мелко дрожали. Он мог бы меня задушить и был бы прав. Но вместо этого он только гладил по спине, не говоря ничего. Вообще. Наверняка опять смотрел в одну точку, переваривая информацию. Я осторожно обнял его, надеясь не получить за это по шее. Но прошла секунда, вторая, минута, а Илья продолжал смотреть в одну точку, водя ладонью по спине. Или не смотрел уже, а просто стоял закрыв глаза. Я не мог этого сказать точно.

Дыхание постепенно выравнивалось, а сердце успокаивалось. Как, видимо, и Илья, заговоривший спустя несколько минут.

– Эй, Наполеон, это была не шутка?

Я мотнул головой, приоткрыв глаза. В последний раз по имени меня называла только мать. И то в далеком детстве. Наверное, сама жалела о том, что дала мне такое имя.

– Мне стоило догадаться раньше, – его пальцы, оказавшиеся в моих волосах, уже не дрожали. Успокоился, значит. Он наклонился к моему уху, прижался к нему ртом, выдыхая:

– Абсолютно взаимно ненавижу тебя, ковбой. К тому же еще и сталкер.

Я усмехнулся, закрывая глаза. Он такой же как я. Знает, что от него подобное прозвучит дерьмово. И говорит наоборот. Зато мне окончательно стало спокойно. И внутри потеплело.

Господи, мы такие мерзкие.

Я лежал рядом с ним на его кровати и соединял пальцами родинки на спине. Илья тихо дышал, и его спина медленно поднималась и опускалась. Он сказал, что не сможет жить в месте, где везде есть его лицо. Так что или я переезжаю к нему, или делаю ремонт и переезжаю к нему. У нас обоих как-то никого, кроме нас, толком не было, потому ответ напрашивался сам собой.

– Соло.

– М?

Он повернул голову, глядя сквозь полуприкрытые веки.

– Бесишь ты меня.

Я улыбнулся, кивнув, и лег рядом, подложив руку под затылок.

– Когда ты уже вторую подушку купишь?

– Свою принесешь. Деньги мне еще на тебя тратить.

Я продолжал смотреть на него, когда он присел на кровати и потянулся. У него рельефная спина, покрытая родинками и царапинами, и широкие плечи, на которых виднелись полумесяцы от укусов и засосы. Я довольно фыркнул, думая о том, что все это оставил ему я.

Сквозь неплотно закрытые шторы пробивалось утреннее солнце, а за окном мерно постукивали колеса проезжающего мимо поезда. В носу щипало от навязчивого запаха цитрусов. И все казалось настолько уютным и домашним, что не хватало только кофе в постель и яичницы. Опрокинутой вместе с кофе мне на лицо. Слишком уютно и по-домашнему спокойно. Я ведь и привыкнуть могу. И Илья может.

Он поднялся с кровати, подбирая с пола трусы, натянул их на себя и прошел круг по комнате, задумчиво смотря перед собой. Я присел, прикрывшись одеялом, согнул ногу, уперся в нее локтем и подпер щеку рукой, вздохнув. И вскинул брови, когда он взял гитару, пылившуюся в углу.

– Нашел своего слушателя?

Он посмотрел на меня, пожимая плечами.

– Сейчас и проверю.

От радости я засмеялся, отвернув от него голову на несколько секунд, и снова посмотрев на него.

Он опустился рядом на кровать, кашлянул, переведя на меня взгляд:

– Тебе сразу в рот что-нибудь засунуть, или сам молчать будешь?

Я провел пальцами по своим губам, как бы застегивая их в замок, и выбросил ключ через плечо. Илья фыркнул, отвернувшись к гитаре и начав ее настраивать.

У Ильи потрясающий голос. Я до сих пор не понимал, почему он просто не играл хотя бы для себя, ожидая, когда его будет кто-то слушать. Он сидел, прикрыв глаза, перебирая пальцами по струнам, а я слушал его, думая о том, как мне чертовски повезло.

Я слышал эту песню и раньше. Но от него она звучала абсолютно по-другому. Из-за него вообще все казалось совершенно другим. И цитрусы, на которые у меня аллергия, и мята, которую он использовал во всем, и Керуак, который утомлял меня одним своим существованием. И песня о том, как Луна влюбилась в Солнце.

Когда Луна влюбилась в Солнце, все в небе стало золотым. Все стало золотым, когда День встретил Ночь.

Я подвинулся к нему ближе, поставив подбородок на плечо, и прикрыл глаза, глядя на его длинные пальцы, перебирающие струны. Слишком уж спокойно и уютно. Было бы так всегда.

Когда Луна нашла Солнце, оно выглядело едва живым. И только ее глаза спасли ему жизнь. В середине лета…

Я закрыл глаза, подумав о том, что в таких как он и впрямь влюбляются только дураки. Ну, кто-то типа меня. И кто из нас сейчас был жертвой?

– У тебя потрясающий голос.

– А у тебя был рот на замке.

– Открылся сам по себе. Жуть, правда?

Я посмотрел на него. Илья, пожалуй, впервые на моей памяти за эти несколько месяцев улыбался. И сомнений в том, что Солнцем был он, возникнуть не могло. Он правильно делал, что никогда не улыбался на людях. И никогда ни перед кем не пел. Такое должен видеть только один человек. Ну, кто-то типа меня. Не зря же в него такие как я влюбляются.

В тот момент, когда мы впервые поцеловались, я подумал о том, что лучше быть уже не может.